Отсмеявшись, он заказал две миски рамена. Подоспели они довольно скоро. Спутанные в клубок макароны нежились в темном соевом бульоне, а сверху на них благородно возлежали ломтики свинины.
— Это как по-русски? — поинтересовался дедушка Сота.
— «Свинина».
— Нет! — протестующе воскликнул он, потом опять задрал голову и несколько секунд вспоминал. После чего наставительно поднял палец и сказал: — Это чушка!
Я не возражал против чушки и принялся за еду. Дедушка одобрительно покивал моему владению палочками и весьма членораздельно произнес:
— Порекомендуйте мне недорогую гостиницу.
— Что?! — опешил я.
— Нет-нет! — замахал руками дедушка, достал из кармана разговорник, нашел нужное выражение и поправился: — Приятного аппетита.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что Сота-сан уже несколько раз ездил в места своего пленения, где осталась могила его брата. Всякий раз он понемногу совершенствует свой русский по японским учебным пособиям. Поэтому теперь его русский состоит из двух слоев: в одном слое «капуста-картошка», «подъём» и «работай, сука», а в другом — «позвольте вас побеспокоить», «окажите такую любезность» и «приходите к нам еще». Слова из первого слоя он помнит очень хорошо, а из второго — часто путает.
— Ничего не понимай, — пожаловался он мне. — Хочу снова военнопренный.
И еще раз от души посмеялся собственной шутке.
* * *
Дом оказался совсем рядом — далеко не бедный, с садом и гаражом. На шум двигателя выбежала классическая японская бабулька. Она усердно кланялась и лопотала приветствия. «Жена», — пояснил дедушка Сота и матюгнулся.
Утихомирив двух цепных псов, которым я активно не нравился, хозяин запустил меня внутрь. В доме витал японский дух — деревянные столбы, портреты предков, синтоистский алтарь и керосиновая печка. На втором этаже располагался кабинет. Его атмосфера была несколько иной — ее создавали ряды разнокалиберных матрешек, лосиные рога под потолком и балалайка без струн. На книжной полке располагалось несколько фотоснимков: Сота-сан в гостях у русского семейства, Сота-сан у подножия памятника Ленину и он же на фоне неказистого деревянного строения.
— Гостиница, — разъяснил он мне. — Комсоморьск.
— Хорошая? — поинтересовался я.
— Не-е-ет! — замахал он руками. — Пурохой. Грязный!
— Что, блохи и вши?
— Ха-ха-ха!… Бурохи и фуси… Нет. Очки!
— Какие очки?
— Туарет. Такой дыра. Как военнопренный, тоже одинаково.
— Понятно. А еда хорошая?
— Пурохой. Нефукусно. И поезд пурохой, и автобус тоже.
