— А на боевых? — не отступал Валентин.
— Какой вы, однако, дотошный! — на лице Круговой выразилась мимолетная гримаска досады. — Я же кончала училище связи, а не летное. Да и туда попала только потому, что владею английским.
— А по-английски с вами поговорить можно?
— Валентин, кончай пижонить! — возмутился Лева. — Ты тут не в единственном числе. — Круговая улыбнулась и кивнула Зубареву:
— Вы тоже что-то хотели спросить? — Но тот мрачно насупился: «Вопросов не имею», — и покраснел как рак.
У меня тоже таковых не нашлось. А Лева осмелел:
— Вы откуда родом, товарищ лейтенант?
— Из Ленинграда.
И опять влез Валентин:
— Вот это да! И в войну там?
— М-м… Не совсем… В декабре нас эвакуировали. Но город уже бомбили. Да и в дороге досталось… Нет, извините, не хочу об этом говорить. Не хочу! Будь она проклята! Не-на-вижу!.. — Девушка так взволновалась, что вся кровь отхлынула от лица, и оно стало белым, тусклым, как неживым. Мы с минуту молчали, злясь в душе на Пономарева. Завел, болтун неуемный! Круговая, отвернувшись, смотрела в темное окно. Что-то она там, бедняга, видела?..
— Я вас понимаю, — с сочувствием взглянул на нее Шатохин. — Я тоже это самое… ненавижу войну. Как бомбежку вспомню…
А Валентин вдруг словно взбесился, заорал:
— Похвально для офицера — ничего не скажешь! Пережил одну-единственную бомбежку и теперь всю жизнь будешь хвастаться? Баба ты!
— Лейтенант Пономарев! — Круговая глядела прямо в лицо Валентину, и в глазах ее горело непередаваемое возмущение: — Что вы себе позволяете?!
— Что слышите! — несло Пономарева. — Да и не вас я имею в виду. Что с вас взять? Вы женщина. А он… Он-то…
— А что я?! — несколько запоздало возмутился медлительный где не надо Шатохин. — Я не хвастаюсь. Я просто не могу забыть. И я тоже ненавижу войну.
— Вон как ты запел! Подумать только… А зачем же пошел в военное училище, раз ты убежденный пацифист?!
— Валентин, не бросайся словами! — вступил в спор Зубарев. Его тут же поддержала Круговая:
— Да при чем тут пацифизм? Все честные люди земли ненавидят войну.
— Он боится, что в случае чего я за его спину спрячусь. — Лева, сдерживая обиду, еще пытался свести разговор к шутке.
— Твоя пошире! Или давно с тыла в зеркало не гляделся?
Лицо Шатохина побелело, напряглось. Он, кажется, скрипнул зубами и глухо промычал. Зубарев, вскочив, грохнул кулаком по столу:
— Замолкни, хам!.. Замри! — И, спохватившись, сдержал себя: — Счастье твое, что здесь женщина. Он, хмурясь, взглянул на Круговую: — Извините, товарищ лейтенант.
