— Товарищ майор, — заговорил Николай, — надо остановиться…
Филатов не любил попусту терять летное время, дорожил каждой минутой. Видя, что молодому пилоту трудно, он взял управление сам. Однако было уже поздно: скользя по оледенелому бетону, самолет пошел юзом. Не спасло и аварийное торможение — правое колесо увязло в сугробе.
Майор двинул вперед рычаги дроссельных кранов, турбины взревели, но бомбардировщик лишь дрожал, глубже зарываясь в снег.
— Приехали! — невесело усмехнулся комэск и выключил двигатели. Теперь надо было ждать аварийную команду.
Перед глазами Зубарева, точно крылышки испуганных бабочек, трепыхнулись и замерли белые стрелки обесточенных приборов, мигнули и погасли сигнальные лампочки. С хриплым, сердитым подвыванием. как бы протестуя, в последний раз подали свой голос и затихли турбины. В наступившей тишине было слышно лишь шелестящее жужжание гироскопов да сухое потрескивание быстро остывающих на морозе жаровых труб.
Филатов что-то буркнул. «Даст прикурить!» — подумал Зубарев и, открыв кабину, соскользнул по холодной обшивке фюзеляжа в снег. Это окончательно вывело комэска из терпения: летчик не пожелал выслушать его! И когда, наконец, старший техник-лейтенант Рябков подал командиру стремянку, майор, сбежав по ней наземь, первым делом отчитал Николая:
— Ноги решил поломать? Ладно уж, рулить не умеешь, так еще и фокусы! Инструкции не знаешь…
— Знаю! — перебил его лейтенант.
— А я говорю — нет! — вспылил Иван Петрович.
— А я говорю — знаю! Вы же сами мне пятерку поставили. Или прикажете сдать зачет повторно?
Майор запнулся, словно не зная, что ответить, и вдруг на удивление быстро смягчился:
— А вот прыгать с такой высоты на мерзлую землю не советую.
Он даже улыбнулся. Правда, улыбнулся как-то очень уж странно — терпеливо и понимающе. Так улыбаются детям, и трудно было предположить, о чем Иван Петрович думал.
После, когда мы обсуждали это событие, Лева с сожалением покачал головой:
— Ох, Никола, не жди теперь добра. С начальством спорить — что против ветра дуть. Зажмет тебя Филатов…
Вопреки столь мрачному предсказанию ничего не случилось. Вернее, случилось, но совсем не то, чего ожидал Шатохин. Через несколько дней Зубарев первым среди нас получил допуск к самостоятельным полетам на реактивном бомбардировщике.
* * *
Вот это была новость! Сенсация! Она повергла нас в немое изумление. А уж Пономарев…
Шестнадцать минут длился первый самостоятельный полет Зубарева, и все эти шестнадцать минут мы стояли на аэродроме, задрав головы. И ничего-то особенного он там не совершил, просто взлетел и теперь выполнял два традиционных круга, чтобы приноровиться к машине, но мы смотрели в небо как загипнотизированные, радуясь за товарища и завидуя ему.
