— Хороший хлопец, Василек. Везде поспевает. Горяч только очень. Им ведь тоже нелегко было, партизанам. Уйдут, бывало, а мы… Всю ночь глаз не сомкнешь… Да все это прошло. Теперь смотрите сами: вам видней. Только не слишком командуй, сынок. Я и Миколе всегда говорю: иди ты с людьми, люди у нас хорошие. Не все, а много хороших, много!..
Шесть лет назад, когда меня провожали на фронт, наша Валя была худым, тонконогим подростком, и, чтобы поцеловать ее на прощание, мне пришлось наклониться.
А тут стоит передо мной этакая складная молодичка, с черными косами под косынкой, с ребенком на руках, и вот-вот заплачет от радости, как плачут при встрече старые женщины, немало горя повидавшие на веку.
— Взгляни же на девку мою…
Я взял на руки маленькую Верочку, уже похожую на свою маму, и, на радость сестре, прижался щекой к пухлой, розовой щечке ребенка.
— А где же Михась? — спросила мама.
— Идут там где-то с Миколой. Еще и закурить остановились. Да вот они, пришли!..
Михась вошел на костылях.
В партизанах, за несколько месяцев до прихода Красной Армии, Валя и Михась поженились. Ему было двадцать два, ей — восемнадцать. А осенью того же года в Восточной Пруссии пулеметная очередь перерезала парню ногу.
Я шагнул к двери навстречу Михасю, и мы в первый раз в жизни поздоровались с ним по-родственному.
— Ну, сигареток легоньких привез? — сразу, «без пересадки», спросил мой уважаемый зятек.
…Народу собралось порядком. Пришел, разумеется, Ячный — раньше всех. Пришли мои дружки — Шарейка, Иван Авдотьич, Чугунок… Пришли старые мамины подруги, чтобы вместе с ней порадоваться моему возвращению, чтобы вместе поплакать еще разок о тех, кто уже по придет. Пришли хлопцы помоложе — товарищи Миколы. Набилась полная кухня детей…
И началась веселая беседа, в особенности когда уселись за стол.
— Шолохова ты, Василь, там где-нибудь не встречал? — спрашивал Ячный, хитро прищурясь. — «Тихий Дон» прочитал, «Поднятую целину» прочитал. Ну, брат ты мой, и пишет! Гришка Мелехов, а? А за Аксиньей я и сам бы приударил, убей меня бог!
— Поглядите на него, ишь старый хрен! — засмеялись бабы. — Может, жениться надумал? Да тебя уже, Степанка, мать сыра земля оженит!..
— Меня? — поправил Ячный седой ус. — Я только жить начал, а вы… А в «Поднятой целине», Василь? Давыдов, Нагульнов? Огонь, а не хлопцы!.. — И вдруг, что-то вспомнив, старик, как кот, зажмурился и, покрутив головой, засмеялся: — А дед Щукарь каков? Чтоб ему там легонько икнулось, коли жив!.. Я это, брат, читал недавно и думал: неужто и у нас, когда колхоз будем устраивать, такая же катавасия начнется, как там?..
