Мать с отцом немногого добились:
вечерами — шли в ближайший сад,
днем — трудились, бились и трудились,
но был в душах мир и в доме лад.
Ах, с окраин нет прямого хода
тихим неудачникам наверх,
было трудновато им в те годы,
в тот блаженный беспечальный век.
В Австрии, где приступы печали
музыкой и страстью смягчены,
ничего такого не искали,
счастья неприметного полны, —
счастья, суть которого — мгновенья
на скамейке, вечером, в саду,
без тоски, без страха, без смятенья,
сонный взгляд на дальнюю звезду.
Вспомнив это, усмехнулся сын.
Он вздохнул, зайдя в нью-йоркский сад,
на скамейке, вечером, один,
ужасом изгнания объят.
Мы, скитальцы, переплыли море,
нам в пути гремел военный гром.
Мать с отцом, вы много знали горя,
сыновья, мы горя не сочтем.
В городе чужие, мы чужды
и отцам… Что с нашими отцами?
Или мы — в галактике Беды?
В мире, населенном мертвецами?
