Он поселился в древнем и прекрасном славянском городе, на улицах которого высокомерно звучала чужая речь. Среди сотен тысяч коренных жителей Праги, чехов и словаков, было всего несколько тысяч немцев, и эти немцы — чиновники, судьи, жандармы, полицейские его апостольского величества императора и короля — чувствовали себя хозяевами… Поблескивая стеклышком монокля, лейтенант в расшитом золотыми жгутами мундире и остроконечном кивере, не торопясь, ударил хлыстом мальчика-газетчика за то, что тот ответил ему по-чешски. Это происходило на людной улице в самом центре города, и Эйнштейн видел, как сжимались кулаки и вспыхивали ненавистью глаза у прохожих. Зайдя в кофейню, посещавшуюся чехами, он с удивлением заметил, что названия блюд на обеденной карточке написаны на двух языках — крупным шрифтом по-немецки и мельчайшим на чешском. Официант и посетители приняли сначала Эйнштейна за немца, а это повлекло за собою несколько минут тяжелого молчания и неловкости. Потом все разъяснилось, и, наклонившись к Эйнштейну, официант тихо сказал:
— Они унижают нас и издеваются над нами. А ведь земля эта — наша…
Крестный путь народа, распинаемого жестокой и холодной силой, вызывал чувство сострадания и протеста. «Этот офицер, который ударил ребенка, — сказал Эйнштейн своему коллеге по университету, математику Георгу Пику, — напомнил мне некоторых моих наставников в Мюнхене. Когда я смотрю на тех, кто утверждает превосходство одной расы над другой, мне кажется, что кора головного мозга не участвует в жизни этих людей. С них вполне достаточно спинного мозга!»
