В одной из соседних аудиторий читал студентам начертательную и проективную геометрию Марсель Гроссман, старый друг и товарищ, с которым связывало столько воспоминаний юности. Они были снова вместе. И пожилой профессор Гурвиц, у которого о» н когда-то сдавал — с переменным успехом! — функции комплексного переменного в политехникуме, был тоже здесь, и, что самое великолепное, можно было снова организовать скрипичные дуэты! По воскресным дням Гурвиц, стоя на балконе со скрипкой наготове, видел издалека подходившую к его дому процессию. Шествовал Эйнштейн, сопровождаемый семейством, и громко возглашал у входа:
— Явился Эйнштейн со всем своим курятником!
Только что вышел из печати новый том роллановского «Жана Кристофа», и Гурвиц имел у себя именной экземпляр, присланный ему в знак уважения издательством «Ашетт» из Парижа. Они читали и обсуждали главу за главой повесть сложной жизни музыканта-философа. Милева Марич не любила музыки и была равнодушна к Роллану. Она не участвовала в обсуждениях, где главный голос принадлежал Генриху Цангеру, приятелю Гурвица и знатоку вопросов судебной медицины. Захаживала также ассистентка Цангера по Цюрихскому университету Лилли Яннаш, круглолицая и коротко остриженная, «как русские нигилистки Достоевского». Яннаш вышла замуж за немецкого врача — социал-демократа и уехала с ним в Берлин. Дискуссии о Ромэне Роллане и скрипичные дуэты продолжались без нее…
Все складывалось к лучшему в этом лучшем из миров, за исключением, однако, того, что покупка новых башмаков для мальчиков (их было теперь двое) оставалась проблемой, которую он все еще не мог разрешить. Почета в Цюрихе было больше, но жалованье было меньше. В интересах семейного бюджета Милеве Марич пришлось открыть нечто вроде домашней столовой. Студенты, нуждавшиеся в дешевом обеде, могли получить его у профессора Эйнштейна. Сам профессор не был недоволен вторжением к нему молодых говорливых гостей — он садился вместе с ними за стол и за тарелкой супа обсуждал всевозможные проблемы… Один из захаживавших в те годы к Эйнштейну студентов, Давид Рейхинштейн, описал впоследствии картину, которую он наблюдал не раз. От одной стены до другой в рабочей комнатке Эйнштейна — она же служила его спальней — «была протянута веревка, на которой сушились пеленки и другое детское белье». Сам профессор делил свое внимание между работой у небольшого письменного столика и укачиванием колыбели. Когда Рейхинштейн напомнил однажды хозяину квартиры, что его ждут в кафе, где собирался по вечерам кружок физиков, тот ответил:
