Желание, чтобы эта загадочность сохранилась, удивило Линду. Она-то думала, что последние остатки романтики покинули ее как минимум лет шестнадцать тому назад.
— Кто такая Молли? — спросил Тим, когда автобус подъезжал к Дана-Пойнт.
Вопрос застал ее врасплох, она в изумлении уставилась на него.
— В отеле ты разговаривала во сне.
— Я никогда не разговариваю во сне.
— Ты никогда не спишь одна?
— Я всегда сплю одна.
— Так откуда ты это знаешь?
— Что я сказала?
— Произнесла только имя. Молли. И «нет». Ты сказала: «Нет, нет».
— Так звали собаку. Мою собаку. Прекрасную. Такую милую.
— И что-то случилось?
— Да.
— Когда?
— Она появилась у меня, когда мне было шесть. Ее пришлось отдать, когда мне исполнилось одиннадцать. Прошло восемнадцать лет, а рана не заживает.
— Почему ее пришлось отдать?
— Мы больше не могли ее держать. Ангелина не любила собак, сказала, что нет больше денег на собачью еду и на оплату счетов ветеринаров.
— Кто такая Ангелина?
Линда всматривалась в тающий мир.
— Самое худшее заключалось в том, что Молли была всего лишь собакой. Она не понимала. Она любила меня, я отсылала ее прочь и не могла объяснить. Потому что она была всего лишь собакой.
Тим ждал. Помимо прочих его навыков, он также знал, когда нужно ждать, а это был редкий дар.
— Мы не могли найти никого, кто взял бы Молли. Она была красоткой, но никто не хотел ее брать. Потому что она была не просто собака, а наша собака.
— Печаль — это не ворон, навсегда устроившийся на шестке над дверью. Печаль зубаста и, уйдя на время, возвращается, стоит только ее позвать.
— Я до сих пор вижу глаза Молли, помню, как смотрела она на меня, когда я отдавала ее. С недоумением. Страхом. Никто не хотел ее брать. Поэтому пришлось отвезти ее в приют для бездомных собак.
— Кто-то наверняка забрал ее оттуда, — сказал он.
— Не знаю. Никогда не знала.
— Кто-то забрал.
— Так часто я представляла себе, как Молли лежит в клетке среди других грустных собак, гадая, почему я ее отдала, что она сделала такого, чтобы потерять мою любовь.
Линда перевела глаз с окна на свою руку в его руке.
Казалось бы, это слабость, стремление держаться за него, а она никогда не была слабой. Она предпочла бы умереть, чем дать слабину в этом мире, где на слабых охотились ради удовольствия.
Но, что странно, связь с Тимом не воспринималась ею как слабость. Скорее как брошенный миру вызов.
— Как же одиноко было Молли, — продолжила она. — А если ее не забрали... она думала обо мне, когда ей делали усыпляющий укол?
