Мария Алексеевна пожала плечами, оставила цыгана наедине с куревом и крупными звездами.
Тут же об этом рассказала супругам Синицыным.
Павел Петрович согласился: "Они, звезды эти, для детей тоже крупные". Это он помнит. А сейчас уже забыл, где "Ковшик" находится.
Он вздохнул. Завтра будет полегче. Завтра ему разрешат вставать и ходить в туалет своими ногами.
А в полдень на другой день к Павлу Петровичу приехал глава хуторской администрации Скубко и, сияя, сунул почему-то под простыню конверт со ста рублями. Двор у Синицыных оказался самым чистым в их "населенном пункте". Об этом свидетельствовала и грамота, приставленная к кружке на тумбочке.
"Не может быть, - тоскливо подумал Павел Петрович. - Я ведь не докосил у сарайчика. А еще там щепки раскиданы".
Павел Петрович деньги взял, но не обрадовался. Словно кого-то обманул. Остальное все складывалось "гарно". Он дочитал толстую книжку. Молоденькая, черноглазая врачица разрешила вставать и маленько ходить. Все ладно.
Вот вечером приедут сыновья с ухой и арбузом. Ему нравилась не столько уха, сколько то, что все ею угощаются и хвалят детей.
Павел Петрович подошел к окну, возле которого вчера дымил цыган Василий. В угол подоконника воткнут окурок. Старик сунул его в карман больничной пижамы - после выбросит. Потом поглядел вниз. В больничном дворе пасся бычок. Его утром ставил на прикол коротышка-мужичок в широкой кавказской кепке. Бычок заставил вспомнить о недокошенной амброзии и щепках.
"Обманул!" - дернул бледными губами старик. И осторожно пошел ждать сыновей.
Он лег. И жена стала гладить его руку. Потом она ушла простирать носовой платочек. Пока стирала, потом разговаривала с постовой сестрой, старик незаметно умер.
Она не заплакала. Она окаменела. Конечно, все забегали, стали втыкать уколы. Все без толку.
Минут через двадцать приехали сыновья с ведерным термосом. Уха никому не была нужна, к ней никто не притронулся.
Бабушка Синицына глядела в угол, на изголовье синей, голой кровати, которое приподнималось специальными винтами.
- Разорвалось по старому рубцу, - объяснила братьям-бригадирам красавица терапевт. Привыкшая к смертям, она пожалела их и обезумевшую, остолбеневшую старуху.
А утром выписали старика Воропаева. Полпачки соли он уже съел. Вторую половину, фунт, уносил домой в целлофановом пакете, на котором был намалеван неизвестный патлатый иностранец. Старику Воропаеву было жаль, что он так вот, быстренько, выздоровел и надо покидать веселую больницу.
