Столбы уложены на дороге. Мы же усаживаемся в сторонке, закуриваем и ждем. Меликян сказал:
— Интересно, что подумает водитель, когда увидит этот дот?
— Очень ты любопытный, Мелик, — сказал Остапенко, — лучше прикинь, сколько времени остается до подъема?
Но Мелик ничего не успел ответить: над дорогой, еще вдалеке, замотались, задергались слабые световые пятна.
Мы отошли подальше, затаились.
«Виллис» качнулся на рессорах и встал. В темноте он казался еще меньше, чем был на самом деле, — коробочка.
Кто-то, ругаясь, вывалился на дорогу. Хлопнули дверцы.
Оценив обстановку, мы поняли — деваться «виллису» некуда, и решили предпринять маневр: сначала оттянуться метров на сто назад, в направлении города, там выползти на дорогу и с беспечным трепом рулить в сторону гарнизона.
Шагов за десять до «виллиса» нас окликнули:
— Что за народ?
— Авиация на пешем марше.
В отблеске включенных в тот момент фар увидели: спрашивал генерал-лейтенант, большой красивый мужчина, украшенный густым набором тяжелых боевых орденов.
— Истребители? — спросил генерал.
— Штурмовики, — на всякий случай сбрехнул Остапенко, резонно полагая — сбить начальство со следа никогда не вредно.
— Помогите освободить проезд, ребята, — попросил генерал. — Какая-то сука нашкодила.
Мы помогли.
И генерал предложил нам затаскаться на узенькое заднее сиденье, пообещав подбросить до гарнизона.
Полагая, что наша военная хитрость вполне удалась, мы радовались еще и на следующий день, а Остапенко раздувался так, будто он выиграл Аустерлицкое сражение.
Так часто бывает — пустячок, а празднуешь.
Конечно, еще через день мы и думать забыли о нашем броске в город, о сомнительных городских утехах и о мерзкой ночной дороге. Тем более до возвращения на фронт оставалось всего несколько дней.
Полк собирался на тренировочные полеты.
Носов предупредил: к построению прибудет новый командир корпуса. Гвардии генерал-лейтенант Суетин. Он был в Испании, дрался на Халхин-Голе, говорят, строг, не терпит размазней. Станет задавать вопросы — отвечать полным голосом, голову держать высоко, есть глазами начальство…
— Хвостом вилять? — поинтересовался Остапенко, любимец Носова.
И тут же получил исчерпывающий ответ. (В силу его полной непечатности дословное повторение опускаю.)
— Становись! — без лишней рьяности скомандовал Носов, когда на дальнем фланге самолетной стоянки обозначился командирский «виллис».
— Клянусь, Колька, — сказал Меликян, — сейчас окажется, что генерал — наш. Веришь, печенкой чувствую. И Мелик не ошибся. Печенка его не обманула. Носов доложил. Суетин поздоровался и скомандовал: «Вольно!» Никаких установочных речей произносить не стал, сказал только:
