— В детдоме. А куда деваться? Снова помолчал, потом:
— А сейчас кем? Какая специальность?
На этот раз Вячеслав Иванович ответил с некоторым вызовом:
— Поваром.
Не было произнесено, но словно бы прозвучало: «И горжусь не меньше, чем вы!»
Но Раков заметил совершенно искренне:
— И отлично. Но простите за нескромность: выбор профессии определило голодное детство?
— Точно!
Вячеслав Иванович признался в этом почти радостно. Раков провел несколько особенно резких линий: шершавый звук стал громче.
— Во всех нас это засело. Про себя я вот что знаю: мне все время хочется делать запасы. Навязчивая идея.
Вырыть здесь огромный подпол и сплошь заставить ящиками, ящиками, ящиками! Сам понимаю, что мания, потому сдерживаюсь, но хочется безумно. Да, во всех засело… И он еще минут пятнадцать работал молча.
— Ну вот, хватит. Идите, смотрите на себя.
Вячеслав Иванович встал, медленно подошел — он словно бы боялся этого момента, когда придется взглянуть в глаза своему детству. Боялся и потому медлил.
Но все-таки подошел. Никогда он не видел своих ранних фотографий, но сразу принял и поверил: да, это он, другим он и не мог быть! Конечно, худой, конечно, не по годам серьезный, но самое поразительное — взгляд. Взгляд вопрошающий!
— Так и смотрел, значит?
— Так. Детям было труднее всего, потому что они не понимали. Детям и животным. Взрослые понимали, что происходит, а маленькие дети — нет. Как и животные… Ну вот так.
Первое удивление прошло, и Вячеслав Иванович подумал, что детский портрет — это, конечно, прекрасно, и все же лучше бы Раков нарисовал его таким, как теперь. И может быть, вывесил бы на выставке, и все бы могли видеть.
— А что вы теперь сделаете с моим лицом?
— Много чего! И вам подарю, если хотите, и себе оставлю.
— Как это? И мне и себе?
— Очень просто: сделаю сначала с вас офорт, отпечатаю то есть. Вот как раз доску отполировал, словно знал, что придете. Тут же и напечатаю.
— Значит, это у вас печатный станок?
— Он самый. Тут между валами вас и прокатаю.
— Старинный, небось. Наверное, такой еще и у Гутенберга.
Вообще-то ничего особенного в том, чтобы знать, что был такой Гутенберг. И все-таки вряд ли там в «Пальмире» еще кто-нибудь знает про Гутенберга. Так что удачно, что нашелся повод свое знание показать… Вообще, знание — полдела, часто труднее как раз найти повод, чтобы вышло к месту. Вот он вычитал, что князя Андрея Боголюбского убил его слуга по имени Амбал, кажется. Кто сейчас слышал про такого князя, какой профессор, если только не прямой специалист? А «амбал»— такое слово появилось недавно, и когда Вячеслав Иванович прочитал про слугу-убийцу, сразу обрадовался: как только кто-нибудь скажет при нем: «Вон какой амбал», — сразу можно будет вставить: «А вы знаете, кто такой был Амбал?» Но вот странность: раньше то и дело приходилось слышать: «Амбал… амбал…», а с тех пор как вычитал про того убийцу Амбала — как отрезало, никто не подает реплику, как любил говорить один артист, знакомый метра Сергея Ираклиевича… Ну, зато с Гутенбергом вышло к месту.
