— Могил не осталось — я бы памятник!..
— Памятники уже стоят — на всех. Хоть на Пискаревском, хоть на Серафимовском. К Пискаревскому подъезд лучше, а перед Серафимовским у меня движок заглох на переезде, — сказал Костис. — Там же электрички через пять минут, могли запросто туда же залететь— на Серафимовское. Да пассажиры попались— старухи немощные, не подтолкнуть… А памятник мне серафимовский нравится больше.
— Все равно лучше бы свой. Поставил бы скамейку, развел жасмин. Я больше всего люблю жасмин.
— Памятник на могиле — себя тешить, — сказал Альгис. — Мертвым все равно.
Тоже справедливо сказано — и тоже неприятно слышать.
— Я раз вдову вез на Богословское. Вдовы вообще разговорчивые. — Костис подмигнул. — Рассказала, ее муж был дирижером, и она над ним художественный бюст поставила. Скульптору заказала за бешеные деньги. Он весь вдохновенный, жест у него, и палочка в руке. Все мраморное. Так на второй день отломали палочку. Другая бы успокоилась, а она узнала про реставраторов— знаешь, в самом Летнем саду реставрировали, когда там у статуй мечи поотбивали, пальцы, целые головы, — и приделали ей новую палочку. Как новая! Но опять отломали! Очень она возмущалась хулиганами.
Говорит, закажу вставить стальную и закрашу под мрамор, — несдающаяся женщина! И хлопот у нее с памятником— больше, чем с живым мужем. Вот она и при деле.
Вячеслав Иванович невольно улыбнулся. Альгис тоже, наверное, почувствовал, что лучше поговорить о чем-нибудь другом, спросил:
— Как твой беженет?
Он перенял этот словокомплекс, как и большинство продуктов словотворчества Вячеслава Ивановича.
— По-прежнему. Уже слегка коптит. Но что в ней хорошо — доверчивость! Недавно при ней с языка это самое слово. Она пристала: что такое? что значит? Говорю, это по-французски: если перевести — «страстная любовь в зрелом возрасте». Самое модное сейчас. Сейчас, говорю, девочки не в моде. Обрадовалась! Теперь только и слышно: беженет да беженет. И французский язык хвалит: у нас целая фраза, а у них одно слово!
Послышался щелчок замка во входной двери, и сразу же — уверенный четкий стук каблуков.
— Не ходит, а чечетку бьет, — проворчал Костис.
Дверь распахнулась — и весь проем заняла плотная фигура Клавы. Килограммов девяносто в ней наверняка.
— Привет, Славуля!
Вячеслав Иванович знал, что Клава его ценит как полезного знакомого, доставателя тортов, рыбы и прочего в том же роде.
— Здравствуй, Клаша.
Из дружбы с Альгисом он старался быть с нею приветливым.
