Она молча кивнула мне и побежала к туннелю перехода.
Толпа на Кировском" уплотненная недавними кинозрителями, валившими из дверей ДК «Ленсовета», мгновенно поглотила мою милую. Унесла. Во второй раз заныло мое прежде здоровое сердце.
Нет, нет, надо все спокойно взвесить, обдумать. Не торопиться. Потом позвонить. Только продумать как следует свое поведение в новой ситуации. У нас ведь Любовь! Это — великое, чего тут мельтешить, жаться или сновать, как мышь у стены н поисках щелки! Все верно. Вот только мои пацаны… Ну Что же сделаешь? Я их люблю, и буду любить, и встречаться, и помогать им буду, но у них ведь впереди своя жизнь, и даже неизвестно, какое место в ней отведено мне. У них впереди свои большие чувства, сложности. Они должны понять, что одна из главных задач духовного существа — развить и реализовать большое чувство, не дать ему заглохнуть, затереться на Земле. Иначе — распад, разложение. Всеобщее… Мои дети, которым сейчас будет трудно, потом поймут меня и скажут спасибо. Возможно, даже я. не смогу этого услышать, но скажут…
Так сумбурно я думал, медленно катя домой. Чем ближе я подъезжал, тем неспокойней мне становилось перед разговором с женой.
Я жалел ее, но даже в память о том, что было между нами хорошего, не хотел больше врать. Я понял, что не смогу мельтешить, приспособляться, изворачиваться, не смогу жить попрежнему.
Я собрал чемодан. Темнело. Детей до пионерского лагеря забирали за город мои старики. Они выезжали в свое садоводство рано, сразу после Майских праздников. Хорошо, что мальчишек не было дома. При них. я, может быть, не решился бы вот так…
— И куда ты теперь? — спросила жена.
— К своим. — Ключи у меня были. — Прости, если сможешь.
Я спускался по лестнице сам не свой. Жалость к жене, наше с нею прошлое, мысли о мальчиках… Душа моя содрогалась ознобно, противно замирала, но я не мог бы сказать, что сомневаюсь в правильности сделанного шага. Не было и сожаления о квартире, в которую, как муравьи, годами тащили желанное — ковер, бра, приглянувшееся кресло… Все верно, нельзя жить попрежнему! — билось внутри настойчиво и неопределенно. Но я не знал, как мне жить по-новому. Меня охватило беспокойство неизвестности, неуверенность и тревога.
Я остановил машину у тротуара и растерянно смотрел на вечернюю толпу, на торопливо шагавших, погруженных в свои мысли людей, спешивших домой из своих цехов, кабинетов, на стайки беззаботных молодых людей.
Беззаботных? Слово пришло словно из какого-то забытого прошлого. Почему прошлого? Разве, повторяя, я не так же беззаботно занялся, во-первых, личными делами? Что за странный зигзаг сознания? Чем же я должен был заняться во-первых? Не это ли главное — большие чувства?… Оживавшие видения приключившегося со мной поднимали жуткий леденящий страх, который требовал разрешения, немедленного ответа, действия! Но — какого?!
