— Сейчас приду, — бросил им я, откинул швабру и вышел в коридор. Они так еще долго могли болтать. Я решил узнать в деканате, смогут ли нас принять. Если будет декан — декан, если его зам, то зам. Но в деканате не оказалось никого. В сессию это — редкость. Было пустынно и жарко. Все пространство возле деканата заполняла какая-то инфернальная тишина. Сухая, раскаленная, со звоном в ушах и ломотой в затылке. Только секретарша в крайней степени возбуждения, в яростном и болезненном исступлении, барабанила за стеной по клавишам электрической печатной машинки «Ятрань». Я взялся читать объявления, вывешенные возле двери. Расписания, распоряжения, приказы: «…допустить к сдаче экзаменов студентов при условии…», «…не допускать в случае…». Это было похоже на сон, в котором за мгновение угадываешь, что должно произойти. Я был один в коридоре, когда дробь «Ятрани» прервалась и тишина стала оглушительной и нестерпимой. Секретарша вышла из кабинета, и, не обращая на меня внимания, пристроила среди старых объявлений еще одно — новое. В этот же момент из дальнего конца коридора послышались шаги, я обернулся и увидел как медленно, минуя деревянные двери аудиторий и стенды с пыльными обложками книг и пожелтевшими титульными страницами научных статей, идет ко мне Наташа Белокриницкая. Не помню, куда делась секретарша, но я дождался Наташу и только потом уткнулся взглядом в короткий абзац текста. Это был приказ ректора о нашем отчислении.
— Какая точность формулировки, — пятью минутами позже неискренне восхищался Канюка. — «За систематическое нарушение учебной дисциплины». И ведь не поспоришь.
Они разглядывали, крутили в руках, передавали друг другу лист бумаги, снятый мной с доски приказов. Совсем ещё недавно белый и чистый, переходя из рук в руки, он мялся, ветшал прямо на глазах, но наливался силой, и мы уже едва держали его в руках. Нас отчислили.
Наташа стояла у доски и молча смотрела на нас. Она смотрела на нас, а мы все пытались понять, на кого же именно. И о чем она думает. И что. Она смотрела, и Коростышевский с Канюкой старались казаться веселыми и беззаботными. Курочкин задумчиво супил брови и подпирал кулаком щеку. Мишка Рейнгартен пытался что-то сказать.
— Ну, да, — поддержал он Канюку, — мы эти два месяца прогуляли. Справки от врача нет? Нет. Значит, прогуляли. Вот за прогул нас и выгоняют.
— Не прогуляли, а просидели. Кстати, может справочку взять? Говорят, в ГБ дают.
— На Владимирской? — удивился Курочкин. — Справку? Кто это тебе сказал такое?
