— Это не я напал, он что, не понимает? — громко возмущался Канюка, обращая слова то ко мне, то к Курочкину. — Это же не я напал. Я делал, что мне говорили. Мне говорили, я делал. Ну, хочет, давайте переиграем. Скажи ему, все скажите ему, что не поздно переиграть, если хочет. Ведь так!?
«Он» — Коростышевский — изучал трещину, наметившуюся в подошве спортивного башмака, огорченно качал головой и мял губами бессловесный песенный мотивчик.
— Это не я напал, объясни ему, — требовал Канюка от Курочкина. — Ты же сам с ним воевал.
Курочкин прохаживался вдоль доски. От стены — к окну и назад — к стене. Он молчал, но я знал, что Курочкин рад. Казалось бы, чему тут радоваться? А Курочкин был рад. Но виду не подавал, ходил, насупившись, от окна к стене и назад.
— Ну, положим, переиграть мы ничего не сможем, — наконец ответил он Канюке. — И не станем. Человек ты, Вадик, взрослый, совершеннолетний, значит, за свои поступки отвечаешь. Во всяком случае, должен отвечать. Тебе ведь только говорили, а решения ты принимал сам.
— Сам! — Вскочил и забегал вдоль ряда Канюка. — Ха! Я решал сам!
— Может, вы как-нибудь потом разберетесь? Между собой? — не выдержал я. — Мы не мирить вас тут собрались, и не выяснять, кто на кого и почему напал. Нам сессию надо сдавать. С деканом договариваться об отдельном графике, нас же не один, не двое. Пятеро. Почти группа. Или срочно идти в академку. Так?
Канюка опять смотрел в окно, Коростышевский качал ногой, Курочкин молча гулял вдоль доски.
— Сдавать — не сдавать, договариваться — не договариваться… — глядя в стену, протянул Мишка Рейнгртен. — Что это в сравнении с алмазным путем буддиста? Что это в сравнении с практикой Пховы? Что вообще, стоит жизнь перед смертью? Надо учиться переносить сознание в состояние блаженства. В момент смерти.
— Что значит, в момент смерти? — заинтересовался Коростышевский.
— То и значит, — ответил ему Канюка, которого никто не спрашивал. — Кишки себе выпустишь и учись. Не получилось — зашился по-быстрому и начал все сначала.
— Давайте о деле, — они начали меня раздражать. — Кто-то идет к декану?
— Этот год нельзя терять, — угрюмо согласился Канюка. — Иначе — армия.
— Ну, армия, так армия, — пожал плечами Курочкин. — Повоюем. А если не армия, так сессия. Сдадим.
— Одним словом, сдаем сессию. Всё! — Канюка хотел, чтобы последнее слово было его. Но на заключительном «всё» голос у Вадика сорвался, он пустил неслабого петуха и закашлялся.
