— Ну-у… Не помню, растерялся Канюка. — Слышал где-то.
— А ты вспомни, где, — по-доброму посоветовал Курочкин.
— Да, ладно вам, — тихо сказал Саша Коростышевский. И они замолчали. Все и так было понятно. Нас выгнали, и спасибо, что хоть так — за прогулы. Не захотели раздувать дело, собирать собрания, исключать из комсомола. А ведь могли. Выгнали тихонько — и ладно, и хорошо. Оставили шанс поступить ещё куда-нибудь. Могло быть и хуже.
2004
Секретарь Курочкина переполошил всю нашу контору и едва не сорвал Важное Совещание. Он не смог достучаться до меня по мобильному (когда мы говорим о святом — о росте надоев, то есть, о доходах, мобильные велено отключать) и взялся набирать номера моих боссов. «Давыдов на совещании, — отвечали терпеливые офис-менеджеры настойчивому секретарю Курочкина, — вы можете оставить для него сообщение». «Это из Верховной Рады, комитет по вопросам финансов и банковской деятельности. Давыдова срочно вызывают на заседание комитета». «Срочно вызывают» сработало. Контора у нас хоть и американская, но менеджеры — отечественные. Они твердо знают, что с властью лучше не связываться, а ответственность надо вовремя перебросить на руководство. Доложили Малкину.
Стивен Малкин, главный в здешнем филиале. Накануне он вернулся из Мемфиса, штат Теннесси. Там, в штаб-квартире нашего газированного гиганта, проходил великий хурал региональных менеджеров. Главные боссы разъясняли им политику партии по надоям на душу населения. Политика на моей памяти не менялась: главное — прибыль. Но разъяснять её следовало не реже, чем раз в квартал. А то ведь, быстро забывается. Малкин привез ящик дисков с записью мемфисского совещания, раздал нам по диску, и теперь пересказывал, как мог, призывы вождей днем и ночью думать, всё ли ты сделал на благо компании. Малкин говорил, мы записывали, вернее, делали вид, что записываем, и при этом всем нам было нечеловечески скучно.
Всякий раз, сидя на таком совещании, я с ностальгической дрожью вспоминаю армейскую политподготовку восемнадцатилетней давности. Дважды в неделю нас собирал комбат, майор Разин, и подолгу диктовал что-то из методички, утвержденной Главпуром. Наш комбат был мал ростом, во рту у него мрачно отсвечивали два десятка железных зубов, а сам он был ярым сталинистом. Обнаружив в утвержденном тексте имя вождя, он необыкновенно возбуждался, забывал и о методичке, и о политзанятиях. «И тут не обошлось без Иосифа! — торжествующе кричал он. — Куда не посмотри — всюду он, без него — ничего. Потому что — голова, за всех, за всю страну один думал. Вот недавно зарплаты подняли. Хорошо, да? Правильно сделали, да? А Иосиф что делал, а? Он цены снижал. Вроде, что в лоб, что по лбу. А если присмотреться: подняли зарплату, значит, и налоги вместе с ней выросли. А когда цену?.. А? А-а… Потому что о людях заботился». Мы любили эти монологи, в них проявлялась слабость сильного человека, а комбата мы считали человеком сильным. Ну, и потом, мы просто отдыхали — монологи конспектировать было не нужно. О Сталине мы думали меньше всего.
