Нет необходимости доказывать здесь явно и ярко сатирический характер такого произведения, как пьеса «Плоды просвещения». Вряд ли кто-либо сможет сколько-нибудь убедительно отстаивать точку зрения, отвергающую наличие совершенно определенного сатирического склада и в романе «Воскресение». Но даже в тех обличительных произведениях Толстого, к которым понятие «сатирического осмеяния», вообще «смеха», кажется неприложимым («Смерть Ивана Ильича», «Крейцерова соната» и др.), имеются на самом деле значительные элементы сатиры.
Мы остановимся в этой статье главным образом именно на таких «трудных», в смысле определения в них сатирического элемента, произведениях позднего Толстого.
О сатире Толстого написано очень немного. При этом надо отметить, что и в этой количественно небогатой литературе вопрос решается подчас упрощенно.
В книге Л. Мышковской «Толстой. Работа и стиль» есть глава, специально рассматривающая стиль позднего Толстого. О «Смерти Ивана Ильича» там говорится, что это произведение является «настоящей, доподлинной сатирой в том же смысле, как произведения Гоголя и Щедрина». С этим, конечно, трудно, согласиться. Это крайность, обратная той, которая содержится в цитированном нами высказывании В. Ермилова. «Настоящая», «доподлинная» сатира — это так; но отнюдь не «в том смысле» — или во многом не в том смысле, — как у Гоголя и Щедрина. Быть может, по мнению Л. Мышковской, общность между названными ею писателями заключается в социальной направленности обличения? Но в таком случае вообще пропадает всякая возможность различать сатирические стили. Ведь сатира потому-то и является особенно острым способом художественного разоблачения, что она рождается из такого «пристрастного» отношения к действительности, которое вызвано именно социальной потребностью, осознанным чувством гражданина и применимо лишь к отрицательным явлениям, способным вызвать, по словам Белинского, «грозу духа, оскорбленного позором общества». Когда Н. А. Добролюбов, борясь против либерального «обличительства», писал, что оно лишь «ведет вас в полицию и заставляет замирать на юридической почве», тогда как обличение другого рода «будит в вас человеческое чувство и мужественную мысль», то тем самым он как раз и подводил читателя к осознанию высокоидейного, социально-критического характера истинного обличения и сатиры. Такой смысл сатиры Толстого (и кого угодно) сейчас «открывать» незачем. Это ее непременное условие, без которого просто не было бы сатиры, да и всего критического реализма XIX века.
