В дальнейшем, вплоть до момента болезни Ивана Ильича, Толстой показывает не только его чиновную сущность, но и то, что кажется писателю общечеловеческой родовой испорченностью, — корысть, приниженность духовной жизни, пустоту жизни, отсутствие подлинной любви к людям, даже очень близким, омертвение сердца современного «городского» человека. Духовный мир «созревшего» Ивана Ильича — это действительно нечто плоское и удручающее. С одной стороны, это служба, тщеславие, сознание должностной силы, успех прокурорской речи и виртуозное умение отделять служебное от человеческого. С другой стороны — семейный мир, в котором тоже необходимо только выгородить себе известные удобства и удовольствия, а все остальное может устраиваться как хочет. Есть еще временные радости устройства квартиры, комфорта, семейных вечеров, когда все хочется сделать своими руками: и разложить альбомы на столе, и навешать гардины. Но особенное сердечное удовольствие, подлинно поэтическая сторона жизни Ивана Ильича — это карты; причем не шальной азарт, не слепая игра счастья особенно привлекательны, а, наоборот, «сесть с хорошими игроками и некрикунами-партнерами в винт… и вести умную, серьезную игру (когда карты идут)…». В этой части, как видно, толстовское обобщение шире, нежели сатира на сословные черты молодого Ивана Ильича. Здесь становится важным уже не столько то, что Иван Ильич — прокурор, власть имущий и т. д., а то уже, что это — человек-мещанин до мозга костей, чьи духовные интересы и потребности замкнулись в устройстве себе «легкой и приятной» жизни и не поднимаются выше формально-служебной области, винта, гардин, осетрины к обеду и т. д.
Чем ближе к роковому моменту рассказа, чем больше сказывается желание Толстого выйти за пределы намеченного ранее социально-критического образа, придать ему черты общечеловечности. Если на первых страницах повести даже такой эпизод жизни Ивана Ильича, как женитьба его на приятной девице Прасковье Федоровне Михель, легко укладывался в сатирическое ложе, будучи развитием мысли о несамостоятельности, о духовной зависимости Ивана Ильича от вышестоящих по службе лиц, то теперь семейный мир прокурора Головина — это совсем особая, тяжелая сторона его жизни, через которую осуждается, в тоне будущей «Крейцеровой сонаты», вся эта часть «ложной» жизни людей вообще, а не государственных служащих только.
Но вот с Иваном Ильичом случается несчастье, он опасно и мучительно заболевает. Начинается та часть повести, которой в вариантах должен соответствовать предсмертный дневник героя. И с этих пор центральный образ повести резко меняется. С первых встреч с докторами, когда Иван Ильич ощущает свое теперешнее одиночество посреди остальных людей, при котором одному ему только есть дело до его собственной беды и никому больше, в том числе и докторам, Иван Ильич перерождается, и это задолго до того момента, когда он сознал свою прошлую жизнь ложной и «пожалел» и «полюбил» всех. Само новое положение Ивана Ильича в повести, при котором он оказывается «один» против «всех» и становится почти субъектом повествования, носящего теперь сугубо искренний, «личный» тон, сразу переводит этот образ в иной план. Теперь мы не найдем в нем ни одной сатирической черты: с начала болезни Ивана Ильича Толстой забывает слова «приятный и приличный человек», столь сросшиеся в сознании читателя с обликом прокурора Головина; до самого конца повести этот эпитет не возникает
