Но почему все же, несмотря на мелкость порою поводов, на реликты устаревшей «словесности» и школьные ссылки на авторитет «цитат», статьи Щеглова в главном не утратили своей заразительной силы? Скажу больше: уйдя вперед и изощрившись, наша критика словно что-то и забыла, потеряла по дороге из того, чем силен был Щеглов.
Сейчас в моде утверждать критику как предмет равноправный с собственно литературой. Мол, это такой же род творчества, как и словесное искусство, и оттого высказывание критика автономно, оно вправе даже идти по касательной к смыслу разбираемого произведения: важно не то, что хотел сказать и сказал художник, а то, что надумал в вольном полете, оттолкнувшись от его образов и картин, критик. Это какая-то дурная пародия на «реальную критику» Добролюбова: ведь речь не о проверке искусства жизнью, а об «эманациях» мыслей и впечатлений критика. Чужое произведение рассматривается как подмостки, взобравшись на которые, критик демонстрирует публике свои телодвижения, разок-другой эффектно перекувырнувшись перед нею.
Конечно, критик волен дать свою интерпретацию предмету искусства, но, если это впрямь искусство, он не должен самолюбиво скрывать, что из него же черпал свою мысль и силу. Отстаивать критическую автономию от разбираемого произведения так же немудро, как художнику защищать свою независимость от изображаемой им реальности. Искусство тем выше, чем оно менее произвольно, чем глубже постигает суть бытия — без судорог «ячества» и желания отличиться за чей-то счет. Личность проявляется, когда она не помнит ежеминутно, что она личность. Так же критика — значительнее та, что видит в произведении не повод для турнира мнений, блеска парадоксов, эффектов пера и прочих видов самоутверждения, а предмет своего искреннего желания проникнуть в мир художника, постичь его, с тем чтобы уж потом говорить с ним «на равных».
У Марка Щеглова ни тени заносчивости или игривости, настойчивого самоутверждения, в какое нет-нет да и соскальзывают даже одаренные наши критики: он утверждается как-то вопреки самоутверждению. И кажется, такая увлеченность — едва ли не одержимость, — его перо бежит по бумаге, почти не оставляя помарок. А вместе с тем у читателя доверие к его серьезности, щепетильной добросовестности по отношению к рецензируемой книге и ее автору.
Статья о романе «Русский лес» Леонова — пример такой критики, критики в собственном смысле слова: как образец жанра ее можно было бы разбирать по фразам со студентами-филологами. Статья написана с яростным увлечением, темпераментом, сгоряча — вслед только что появившейся журнальной публикации. Но особенно привлекает в ней рассудительность,
