– А плакать можно?
– Даже нужно!
Присцилла посмотрела мне в глаза взглядом маленькой хищницы:
– Возвращайся через пятнадцать минут!
– Через пятнадцать? – Я с сомнением прислушался к обезумевшему своему телу. – Так долго?
– Подождешь! – Она вытолкала упиравшегося меня из комнаты.
– О'кей…
Я вздохнул, прошелся по кухне, пощупал самовар – еще горячий. Плеснул себе чайку, выцедил, стараясь пить как можно медленнее, что было нелегко.
Вот и все, любимая моя Присцилла. Теперь я знаю, что ты моя. Никуда не денешься. Да я и сам никуда не денусь. Зачем, если я отыскал то, о чем мечтал?
Что я тогда испытывал… Не было обычного для меня чувства китобоя, загарпунившего добычу покрупнее. Физически я был взбудоражен, но мысленно совершенно спокоен, может, впервые за все свои девятнадцать лет. Оставалось лишь радоваться жизни. Больше нечего было бояться, ведь мне удалось победить злейшего своего врага – одиночество. Последние полтора года я был самым одиноким человеком в Нефтехимике (после Герухи, конечно). Я имею в виду не так называемую «личную жизнь». Секс ничего общего с избавлением от одиночества не имеет, напротив, в нем есть некая обреченность, некое звериное бездушие. Не помню, как это по-латыни: «После соития всякая тварь печальна». Секс только обостряет чувство безысходности.
Потоптавшись на кухне еще немного, я нетерпеливо постучал в дверь спаленки.
– Да-да, кто там? – ответили тоненьким голоском.
За дверью стояла, заложив ручки за спину и хлопая глазенками, лапочка лет двенадцати. Сарафан в горошек, два хвостика, украшенных белыми бантами, неумело накрашенное лицо. Если бы я встретил ее где-нибудь за пределами этого домика, то решил бы, что это младшая сестра Присциллы.
– Здравствуй, деточка, – ухмыльнулся я, ощущая, как внутри меня что-то пенится, клокочет и ищет выхода.
– Здравствуйте, дядечка. – Несмышленыш наклонил голову.
Я не спеша подступил к моей ненаглядной, превратившейся в скромную малышку, громко сглотнул, провел взмокшими ладонями по ее щекам, шее, плечам. Сжал ее руки, рванул Присциллу к себе и вцепился зубами в губы.
Присцилла вырвалась, взвизгнув:
– Ай! Что вы хотите?
– Тебя хочу, моя маленькая. – Я стал сбрасывать с себя одежду. Моя красавица ахнула, зажмурилась и закрыла лицо руками.
Я рванул ее к себе, вжал в себя, облизал шею.
– Не надо! Не надо! – пищала Присцилла, хлопая меня ладонями по щекам.
– Молчать! – рявкнул я.
Присцилла громко ахнула и прекратила сопротивление, парализованная страхом.
