— Где-то в той стороне, — рассказывал Владимир, — сорок озер. И местность называется Сорокоозерки. Меня туда зовут на осенний пролет уток и гусей. Говорят, летят бесконечными вереницами.
— Съезди. И я бы с вами, если не помешаю… Только у меня нет ни куртки, ни сапог.
Они шли не торопясь, сравнивали сибирскую степь с южнорусской, тонко описанной Чеховым. Здесь все свое, неповторимое. В неглубоких ложбинках к земле никли гибкие веточки солодки с россыпью клейких листочков и длинными метелками синевато-фиолетовых цветов, от которых пахло приторной сладостью. На холмиках торчали высокие кусты чия, похожего на тростник. И по соседству с ним золотился ковыль.
На стойбище пронзительно, с какими-то отчаянными переливами, заржал стригунок. Тонкий голос жеребенка напоминал детский беспомощно-жалобный визг. Владимир и Надежда невольно оглянулись. Стригунок захрипел и умолк, будто ему сдавили горло. И вслед за первым завизжал второй с тем же ужасным надрывом.
— Что они делают с ними?
Владимир пожал плечами.
Кобылицы в табуне вскинули головы, прислушались, прядая ушами, и всполошенно сбились в кучу, головами в середину, словно им угрожало нападение волков.
Качинцы, верткие всадники, гоняясь за перепуганными стригунками, метко набрасывали на головы петли арканов…
Когда Ульянов и Крупская вернулись на стойбище, кочевники подвели, вернее, подтащили, к костру очередного стригунка, дико фыркавшего и упиравшегося всеми четырьмя копытами. Обмотав ноги его арканами, табунщики повалили жеребенка на бок, Симон Афанасьевич поднял из огня раскаленное тавро и прижал к мохнатому стегну. Струйками взметнулся противный дымок, остро запахло спаленной шерстью и горелым мясом. Прижатый к земле, стригунок судорожно подергивался и визжал. На его стегне чернели две выжженные буквы: «СЕ».
Едва успели работники снять арканы с тавреного, как Симон Афанасьевич, захватисто махнув рукой, крикнул:
— Вали пятого! Подводи шестого! И хватайте живо. Нечего прохлаждаться — не на ярманке.
Недалеко от юрт было два загона, обнесенных жердяными изгородями. В одном дико мычали разномастные бычки, в другом — телочки. Еще зимой Симон Афанасьевич, — об этом рассказывал Сосипатыч, — закупил их в окрестных селах за какую-нибудь треть цены, по льду перегнал через Енисей и отдал качинцам под пастушеский догляд. В начале будущей зимы его работники зарежут бычков, и он отправит обозы с мясом на таежные золотые прииски. А каждую телочку, за лето превратившуюся в большую нетель, обменяет в деревнях на двух бычков.
