Еще в Питере она, «Минога», научилась держать крепкую связь с кружками, с нужными людьми. И ее опыт, вне сомнения, пригодится «Искре».
А сейчас эта брошюра для нее — главное дело. Важно, чтобы она завершила свой труд здесь, пока располагает временем.
А свободного времени почти не оставалось. Надежда по-прежнему давала уроки русского языка Энгбергу, помогала ему вникать в суть «Капитала».
Закончились полевые работы. Отстучали деревянные мялки возле курных бань, где шушенские женщины сушили льняную соломку… Освободились рабочие руки. И соседки сказали Елизавете Васильевне, что у крестьянина Мезина можно нанять девушку в помощницы по дому.
Надежда пошла с матерью. Договорились о плате.
Паша пришла через день, под вечер, в старенькой холщовой кацавейке, принесла с собой кудельную подушечку.
— Это ты напрасно, — сказала Елизавета Васильевна. — Мы для тебя постель приготовили. Вон в боковушке — твоя кровать. Устраивайся поудобнее.
На следующее утро она показала Паше, как полагается накрывать на стол «по-городски», а Надежда Константиновна пообещала научить девушку грамоте.
— Книжки читать?! — подпрыгнула Паша. — Баское дело!
Елизавете Васильевне, так же как всем в доме, нравилось в этой девушке то, что она ни разу не произнесла слова «барин» и «барыня». Значит, в Сибири эти унизительные для крестьян слова незнакомы! И крестьянские дети здесь ведут себя гораздо независимее, чем в российских деревнях.
В тот же день в доме появились школьные тетради и букварь.
Скудная почта вызывала огорчение и тревогу.
В последнее время приходили только газеты. Вот уже вторую неделю не было ни писем, ни бандеролей, ни журналов.
— Словно все забыли нас, — сказала за вечерним чаем Елизавета Васильевна. — И вы сами виноваты, — мало даете почтальону на чай.
— Я думаю, почтарь не в обиде, — возразил Владимир.
— А прошлый раз, помните, провез мимо? «Извините, запамятовал». И газетку как-то потерял. Может, отдал другим…
Слова Елизаветы Васильевны добавили тревоги. Возможно, не случайно почта приходит бедная, жалкая.
Почтальона никто всерьез не подозревал в нечестности, а вот жандармы могли задержать и письма, и бандероли, и журналы. По отдельным строчкам переписки с родными и знакомыми Ульяновы неоднократно отмечали, что некоторые письма исчезали бесследно.
Уже давно молчали друзья. Только Яков Ляховский написал, что на памятник Федосееву нужно сто восемьдесят рублей, а собрано лишь семьдесят. Владимир тотчас же сообщил об этом матери, старшей сестре и ее мужу Марку Тимофеевичу Елизарову, который по-прежнему служил в Москве. Пусть скажут всем, кому дорога память волжского революционера: в Верхоленске ждут пожертвований.
