Он набрал номер Семена Александровича. Один гудок, второй. Сердце у него испуганно трепыхнулось. Господи, неужели он…
— Да, кто это? — рявкнула трубка, и Петр Григорьевич испытал давно забытое чувство острой радости — жив!
— Это, Семен Александрович, ваш…
— Да, да, я вас уже узнал. Ну что?
— Что «что»?
— Решились?
— Да.
— Ну и прекрасно. Может, вы сумеете завтра подъехать ну, скажем, к двенадцати?
— Туда же?
— На место нашего первого свидания.
— Что… а… да-да, конечно. В двенадцать?
— В двенадцать.
— Хорошо, буду.
Утром Петр Григорьевич взял из сейфа триста тысяч, подумал и положил их в пластиковый пакет. В полдень он уже сидел на лавочке и невидящими глазами смотрел на строчки, высеченные на постаменте памятника. «Душа в заветной лире мой прах переживет и тленья убежит…» На соседней скамеечке парень и девушка держались за руки и смотрели друг на друга влюбленными глазами, а старушка напротив них с нескрываемым любопытством наблюдала за ними, словно ожидала, пока от держания рук они перейдут к объятиям. У девушки был голый по моде пупок, хотя осенний ветерок был таким прохладным, что не голый пупок демонстрировать надо, а теплую курточку. И как это ей не зябко, подумал было Петр Григорьевич и тут же усмехнулся. От ребят, похоже, прямо жаром веяло, так бушевали в них гормоны. Кажется, присмотрись и увидишь, как они словно мошкара роем жужжат вокруг них. А что, он, конечно, с голым пузом в скверике сидеть уже не сможет, даже и в новом его, так сказать, обличье. И мужики пока что пивными своими брюшками не хвастают, да и возраст даже в новом теле будет уже не тот, но гормоны в нем еще попузырятся. Ну, слава богу, вон и сумасшедший его гений ползет потихонечку.
Семен Александрович выглядел сегодня еще хуже, чем накануне. И руки у него, похоже, тряслись, как он этого в прошлый раз не заметил. Паркинсон это, кажется, называется. Не здороваясь, он сел рядом с Петром Григорьевичем и с любопытством посмотрел на пластиковый пакет у него в руке.
— Это что… а… догадываюсь, старику бутерброд притащили? Зря, потому что я еще полон геркулесовой каши, будь она неладна. Только ей и живу… если… что если? Ах да, если это можно назвать жизнью.
— Да нет, Семен Александрович. Там деньги. Ровно триста тысяч рублей.
— Интересно, очень даже… интересно…
— Что вам интересно?
— Неужели столько денег бывает? Я, знаете, Григорий Петрович, всё больше в пределах сотни считаю. Пачка геркулеса, пакет молока полуторапроцентного, хлеб подешевле, сахар. А кому эти деньжищи?
