— Ну и прекрасно. В восемь сможешь?
— Смогу.
Они сидели в полупустом прохладном зале. Стычкин разлил по бокалам пиво.
— Ну, бывай, пивом не чокаются. Я тебе что хотел рассказать — нашли мы, кажется, этого парня, что медсестру сбил.
— Молодцы. И что он…
— Молчит. Потому что уже два дня как не нам отвечает, а перед Высшим Судией, как говорится, отчитывается.
— То есть?
— То есть, помер. Передозировка.
— М-да…
— Всё как будто ясно, но как-то, знаешь, слишком уж плотно всё одно к другому подогнано. С другой стороны, я начальство понимаю. Мы и так с перегрузкой работаем, а тут еще с каким-то наркоманом возиться. Тем более без очевидной перспективы. Но ощущение у меня такое, Костя, что помогли этому наркоману в последний раз уколоться… Объяснить этого не могу, так, ощущение…
— А почему ты уверен, что это он медсестру…
— Подружка ее его опознала. Говорит, что вроде это тот парень, с которым Даша встречалась.
— М-да… Ладно, Андрей. Оставим пока покойников. Скажи, ты бы хотел немножко прирабатывать?
— А что надо? Может, это и не по моей части.
— Да ничего особенного не нужно. Ну, там помочь нам иногда…
— В чем именно?
— Ну, отогнать машину, съездить куда-нибудь после работы, если я буду зашиваться. Говорю ж тебе, ничего такого особенного.
— Гм… И что я за это буду иметь?
— Ну, скажем, тысяч двадцать пять в месяц.
— А что, — оживился Андрей, — приварок недурен.
— Тебе как удобнее — заключить с нашей фирмой договор или частным образом?
— Не-е. Только не договор. А то начнется как, что, почему и так далее. У нас народец сам знаешь какой, не так важно сколько ты имеешь, главное, чтоб у соседа больше не было. Желательно даже, чтоб поменьше.
— Ну и хорошо. Может, еще по паре бутылок, а? Это что у нас, «Балтийское»?
— Оно. Хотя по мне что это пиво, что другое — всё одно. Ладно, давай за сотрудничество частного и государственного сектора.
Никак не выходили у Петра Григорьевича из головы слова сумасшедшего старика «пока жив». А вдруг не успеет? А вдруг сам богу душу отдаст прежде чем… И оставит его опять вздрагивать в тоскливом отчаянии при мысли о черном бездонном провале. Ох как непросто было решиться переступить черту, ох как непросто. Но уж раз решился, откладывать не хотелось. Да что не хотелось, просто невмоготу было. Он поймал себя на том, что уже который раз за последние дни поглаживает свою всё еще воображаемую русую бородку на годом своем подбородке. Нет, ждать было положительно нельзя. В конце концов, если он чего-то все-таки добился в этой жизни, то добился не потому, что без конца занимался русским типичным самоедством, а потому, что не боялся принимать решения. Принимал. И непростые, ох какие непростые были иной раз эти решения. Бизнес вообще мямлей не приемлет. А об отечественном и говорить не приходится. Это ведь скорее война. И не решишь, когда отступить, а когда подняться и броситься в атаку, не выживешь.
