Там Наполеон, совершенно неожиданно, наткнулся на новую неведомую ему силу — на преданность русского народа царю и родине и на его религиозность, незнакомую ни с мистицизмом, ни с каким другим учением, кроме преданий отцов и дедов.
— О! мои бородачи, говорил император Александр впоследствии Шуазель-Гуфье — они гораздо лучше нас. Они сохраняют патриархальные нравы, веру в Бога и безграничную преданность своему государю [256].
Только глубокая вера в Бога, в каком бы виде она ни выражалась, в состоянии подвигнуть каждого на самопожертвование, и в ней одной живой источник силы и средства к сопротивлению врагу, сопряженному всегда с опасностью жизни. Успехи войны приписывались всеми Промыслу Божию, карающему нечестивого оскорбителя, насильно вторгшегося в наше отечество и нанесшего ему столько бедствий. Наполеон представился всем антихристом, для сокрушения которого был послан Богом, как тогда называли, «ангелоподобный» Александр. Но последний, не приписывая ничего себе, в добровольно сожигаемых селах, городах и, наконец, в зареве Москвы, увидел все величие своего народа, преклонился перед ним и перед «перстом Божиим».
— Пожар Москвы, говорил государь прусскому епископу Эйлерту [257], — осветил мою душу, и суд Божий на ледяных полях наполнил мое сердце теплотой веры, какой я до тех пор не ощущал.
Александр I понял, что одних гражданских добродетелей, тех, в которых он сам был воспитан, т.е. гуманности, любви к ближнему, понятия о равенстве и братстве, недостаточно для совершения великого подвига самоуничтожения на пользу отечества; что для этого надо что-то высшее, идейное или духовное, — и религия, охватив внутреннего человека, дала императору иное направление, переродила его.
— В 1812 году, говорил он [258], Господь, по любви и милосердию своему, снова призвал меня к себе, и прежние движения благодати возобновились в сердце моем с новой силой.
С получением известия о вступлении Наполеона в Москву, многие жители Петербурга стали укладывать свои вещи и собираться к выезду, будучи уверены, что французы скоро явятся в Петербург. «Среди общего беспокойства, писал Филарет отцу [259], один человек удивил меня своим великодушием. Тогда как многие оставляли свои дома, кн.Александр Николаевич (Голицын) строил в своем доме церковь и переделывал свой дом. Завистливые люди старались оклеветать его в глазах государя и навести подозрение в измене отечеству.
— Голицын, спрашивал однажды Александр, что ты делаешь? Что это значит? Все собираются бежать, а ты строишься?
