— Что ты говоришь? Издевательство. Это пошлятина чистой воды. Она мне все перековеркала, в душу наплевала. Поеду, и я ей… — Саня вдруг горько заплакал. — Я ей отомщу за поруганную честь. Пусть меня…
Товарищи долго успокаивали поэта. А он грозил стереть с лица земли редакторшу, которая приняла к изданию такую гадость.
Вчера друзья кутили. Сашке пришёл солидный перевод из Саратова. Он не горевал и не расстраивал друзей своим тягостным плачем, а наливал в кружку коньяк и произносил тосты за здоровье тёти из далёкого города, за поэзию, за читателей.
Максимка Апушкин фотографом работает. Много лет работает. Ему скоро пятьдесят стукнет, а его Максимкой зовут. Не высок и не статен, на подростка походит издали, если смотреть. Снимает на карточки честные лица ударников сельского труда, счастливые до глупости физиономии молодожёнов. И многих других товарищей снимает, которым вдруг захотелось увидеть свой облик на портрете, а потом его подарить, как сувенир на вечную и добрую память. Фотал Максим Сергеевич и на документы, кому какие требуются. Постоянно для водителей старался и депутатов, которых выбирали сами себе жители села Приморского. Конечно, моря у нас не было, и даже на самом дальнем горизонте нельзя его рассмотреть. Это ирония такая. Моряки были в деревне. Возвращались после морской службы в тельниках и в чёрных бушлатах.
Весной Апушкин молодёжь фотографировал, так как она ехала в города и пыталась поступать в учебные заведения. Надо сказать, что снимал он неплохо, а порой даже отлично получалось, да так хорошо, что сельчане себя сразу узнавали и, конечно, радовались удаче. Ликовал и Максимка, а ликуя, подсигивал вверх, несмотря на преклонный возраст и, отравленный химикатами, организм. Думаю, что по этой причине не вырос, так как с первого класса научился на самодельный весах метол и гидрохинон развешивать. Дышал этой химией, когда над корытцами склонялся, рассматривая знакомые лица на клочках фотобумаги. Это же не Шанель номер пять и даже не Красная Москва; такая неприятная эта фотографическая гадость у него в бутылках растворялась, что от неё вонь, честно сказать, исходила. …Попрыгивая, мастер вскрикивал пронзительно и восторженно: «Ах, Апушкин, ах, сукин сын!»
Это грубо, сами понимаете, некрасиво так называть свою матушку, работавшую всю жизнь дояркой и не снимавшей резиновых сапог, как зимой, так и летом, отчего у неё ревматизм и другие животноводческие болячки возникли. Папаша — пахал и сеял. Радовался за сына, что не трясётся с утра до звёзд в кабине трактора, что не получит ни хандроза, ни простатита на старость лет. Чего с него возьмёшь — служитель искусству. Не знали? Совсем недавно фотография признана не ремеслом, как столярно-плотницкие работы или там сапожно-кулинарное производство, а самым настоящим видом искусства. И муза у них, у фотографов похожая на другую покровительницу, но тоже с весами и с повязкой на глазах, оттого, что не видят, что проявляется в бачках, а вместо меча муза держит в руке не то штатив, не то ещё какой стимул для фотографии.
