Проезжаем первый поворот к Тигрингу и едем дальше. Мы переглядываемся. Есть еще один поворот дороги. Может быть, туда? Нет, едем дальше. Наверно, в Клагенфурт, в главный штаб Эф-Эс-Эс, а оттуда на свободу? Промчались и через Клагенфурт. Майор не выдержал: — Куда мы едем?
— О! — любезно повернулся к нам курчавый. — В Эбенталь!
Никаких больше объяснений.
* * *
Небольшой нарядный лагерь. Ворота из посеребренного витого металла, а над ними по-немецми «Лагерь Эбенталь». У ворот английские часовые в формах танкистов. Вкатили лихо, развернулись, как утюг на гладильной доске, перед домиком, утопающим в розах. Очаровательные барачки направо. На окнах — белые занавесочки. Прямо и налево обычные, но очень чистые бараки. Клумбы, деревья, тень… По аллейкам ходят женщины в австрийских «дирндл» платьях и мужчины в формах. Нам жарко, и хочется пить. Нас ввели в первый домик, и там мы встретились с красивым молодым сержант-майором в черном, танковых частей, берете и со стеком под мышкой. — Джонни Найт, помощник коменданта лагеря Эбенталь, — представил его нам курчавый.
— Это, — нам объяснили, — «энтлассунгслагер», лагерь, откуда отпускают «после известной процедуры» на волю. — Сколько это берет времени? Любезная улыбка на лице и вежливый ответ: — Это бывает своевременно или несколько позже!
Курчавый передал нас сержант-майору и ускакал на своем джипе. За ним закрылись кружевные ворота, и только тогда я заметила, что лагерь окружен тремя рядами колючей проволоки и целым рядом вышек, на которых стояли у пулеметов все такие же танкисты в черных беретах.
* * *
…Свобода самое лучшее, что имеет человек, и потеря ее ужасна. Это я знаю твердо, но если в неволе не все черно, то таким светлым пятном в моих воспоминаниях является месяц жизни в Эбентале.
Нас было всего человек двести. Меня сразу же отвели в женское отделение — это и были два домика налево от ворот, окруженные клумбами, молодыми березками и с занавесочками на окнах. Меня познакомили с 27 женщинами. Все австрийки. Старшая, г-жа Хок, встретила меня с немного поднятыми бровями: не своего поля ягода. Узнав, что я — русская, меня поместили в комнату, в которой было всего три кровати. Моими соседками оказались словенка Марица Ш. и жена штандартенфюрера «мутти» (матушка), как молодые австрийки называют более пожилых дам, Грета М.-К., очаровательная, прехорошенькая, несмотря на свои пятьдесят слишком лет, высокая блондинка с вьющимися волосами и ясными синими глазами.
