— А про погоду что говорили?
— Будто ничего особенного, — ответила женщина и громко стала понукать лошадь.
Провожатый немного подумал и потом уже, махнув пустым рукавом шинели, напутственно сказал:
— Валяйте! В добрый час!
Уже издали, наблюдая за движением стада, он нашел нужным пояснить:
— Кошара левее того кургана! Леве-ей!
Солнце выглянуло из-под покатого перевала. Было оно красным, как раскаленный в горне диск. Ветра попрежнему не было. Возле окраинных темнолиловых кустов лесополосы, под соломенной крышей навеса, где во время молотьбы сортировалось зерно, растерянно стрекотали воробьи, точно жалуясь на свою скучную жизнь.
Ивану Никитичу, человеку большого жизненного опыта, не нравилось сегодняшнее солнце, не нравилась скучная болтовня воробьев.
Старик сейчас шел вместе с ребятами позади стада. Вожаковала сама красно-бурая корова. Ночью скотине подбрасывали сена. Хорошо подкормленная, она шла, почти не задерживаясь на кулигах свежей отавы.
Порожние арбы на быстром бегу обгоняли стадо. В передней арбе сидели две тепло закутанные женщины, одна хворостиной погоняла волов. В задней арбе позвякивали вилы, примотанные веревкой к поперечной распорке.
Одна из женщин, видать разговорчивая, поднявшись, крикнула Ивану Никитичу:
— Дед, ты хлопчат не продаешь?
— Трудодней не хватит! — огрызнулся Иван Никитич.
— Значит, хорошие, ежели цену заламываешь!
— Стоют!
— Да сядь, купчиха! У самой четверо! — дернула ее другая.
От ее шутливого разговора Иван Никитич повеселел.
— Люди вон едут за кормом, а старшина, наверное, пошел на печь отогреваться, — съязвил он, Но не во-время. Как раз вслед за этим по верхушкам оставшейся позади лесополосы пронесся свистящий шорох, а вслед за ним впереди на проселке вспыхнул и закружился высокий столб вихря. Брызнув мелкой рябью по ржаному жнивью, он осел и притих.
— Гони! — донесся с арбы простуженный женский голос.
Новая, более продолжительная вихревая волна с косого набега ударила по красно-бурой корове. Колокольчик заикнулся, а корова, чуть отвернув морду, немного отклонилась от взятого курса и пошла быстрей.
Иван Никитич сердито кашлянул, нерешительно остановился и повернул лицо к ветру. Третья волна чуть не сорвала с него треух. Над хутором, где они ночевали, поднялась мутносерая завеса клубящегося тумана, в котором угасало потускневшее, обескровленное солнце. С четвертой волной ветер потянул широкой неутихающей грядой.
Когда Иван Никитич снова повернулся к стаду, передние коровы успели уйти от него на добрую сотню шагов.
