— Нас никто не возьмет, — шепчет Танька.
— Почему?
— ОНИ догадываются, что мы с тобой…
— Кто такие «они» и о чем их догадки? — хочется курить, но под снегом — бессмысленно.
— Мужики. Мужики догадываются, что мы с тобой любовницы.
— Тебя распирает гордость?
— Просто странно… Странное ощущение. Словно… словно второй раз девственности лишилась… Вика… а у нас это серьезно?
— Что именно? — оглядываюсь по сторонам. Zayebalo шлепать по лужам.
— Ну… то. ТО. САМОЕ.
Blyat\. Blyat\. Конкретно хочется выматериться, но Лярва сейчас очень смахивает на тех кроликов, которых столь самозабвенно рисует. Прижимаю к себе. Целуемся. По-французски.
Рядом тормозят. Pohuj. Взасос. Крепче объятия. Холодная рука пробирается через бельевые заносы. Пищит открываемое стекло:
— Девочки, подвезти?
Танька отрывается:
— А мы лесбиянки, дяденька!
— Да хоть гетеросексуалки! Куда вам?
Крупноформатная тачка. Хром и кожа. Тепло. Втискиваемся на заднее сидение, сдвигая в сторону ворох одеял. Оглядываемся.
— Тут уютненько, — морщит нос Лярва. Принюхиваюсь и улавливаю оттенок постоянного местожительства — пот, носки, бутерброды.
Трогаемся.
— Я так понимаю, у вас тоже девиация?
Переглядываемся.
— Это сразу заметно… — объясняет. — Люди, выпавшие из векторного поля общества, начинают вращаться.
— В… вращаться? — переспрашивает Танька. Глаза полны ужаса. Однажды она рассказывала, как некий гражданинчик предъявил ей справку, что он есть «сирота казанская». С тех пор чокнутые пугают ее до смерти. Сама молчу, постепенно соображаю — с кем имеем дело.
— Не в буквальном смысле, конечно же, — остановка на светофоре позволяет ему обернуться. Темное лицо с отчеканенными мощинами, обширная борода. Диоген. — Я к тому, что сейчас уже нельзя философствовать, надо действовать. Уже нельзя переделать мир, нужно переделать себя, а это весьма затруднительно.
Улицы тянутся вдоль дорог. Огни фонарей расплываются за занавесями ленивого дождя в тусклые неряшливые кляксы. Мегаполис щерится витринами и рекламой. Если прислушаться, то можно услышать, как из глубины назойливого бормотания доносится звук колокола: «Идем! Идем! Полночь приближается! Начнем теперь странствовать! Час настал! Начни странствовать ночью!»
— Посмотрите на этих людей, — кивает Диоген. — Они не просто идут, они идут куда-то. Даже когда они гуляют, они гуляют для чего-то. Никто так не любит привносить смысл в жизнь, как они. Жизнь не может быть ничем, кроме как целью, здоровьем, развлечением, карьерой. Каждая минута должна заполниться движением, словно сама жизнь и не есть движение. Так и хочется крикнуть: «Будьте прохожими! Проживи незаметно!»
