А если и все глубокое любит маску? Все, что именуется низменным, пахабным, извращенным, — лишь фальшивые личины стыдливого божества? Тогда не так уж дурны те вещи, которых больше всего стыдишься.
— Прости… прости… прости…
Апофеоз. Две великовозрастные дуры плачут навзрыд в объятиях друг друга. Со стороны и впрямь смахиваем на лесбиянок.
Утираем глаза и сопли, целомудренно заворачиваемся в свежие простыни, прижимается. Танькина голова на плече. Запах свежевымытого тела.
— Знаешь… Что-то меняется вокруг…
— О чем ты?
Танька шевелится, устраиваясь поудобнее.
— Я однажды подумала о том, что из жизни исчезли знакомые с детства запахи. Запах дыма, печки, горящего мусора, гниющих листьев, дождя, тающего снега, сильного мороза… — Танкька нюхает собственную ладонь. — Вот, даже тело стало пахнуть по иному.
И она туда же. Значит что-то действительно умирает вокруг нас — тихо, неприметно просачивается сквозь разверстые дыры бытия, унося вслед песчинки гармонии. Вся суть мира — в его незаметности. Иоанн Богослов пошутил, изобразив чересчур величественное скончание времен — великие страсти и злодейства, трубящие ангелы и печати. Сидя на каменистом Патмосе и потрахивая коз вкупе с другими диссидентствующими гражданами Римской империи, поневоле вообразишь всяческие жуткие непотребства. Откровение боговдохновлено не более, чем голод, желание испражниться и совокупиться. Вряд ли несчастный изгнанник, подманивая похотливое животное, предвкушал изнасилование какой-то там козы. Наверняка перед ним вставал образ евиной дщери, а все остальное лишь служило для его опредметчивания. Лесбийская любовь вдохновила Сафо, зоофилия — Иоанна. Любовь всегда на что-нибудь вдохновляет.
— О чем ты думаешь?
— Об Иоанне.
— Это кто еще?
— Иоанн Богослов. Апокалипсис…
— А-а-а…
— Ничего не «а-а-а». Не воображай.
— Ты слишком умная. Это надо же — сидеть в бане и думать об Апокалипсисе.
— И еще о козах…
— Каких таких козах?
— Которых Иоанн yebal на Патмосе.
— Какая гадость! Ты сумасшедшая!
— Ты что-то говорила об уме до этого.
— Все великие умы — жуткие извращенцы.
— Разве ты не видишь, что человек — это грязный поток?
— Ты что делаешь?!
— Настало время, когда мы тоскуем только о самих себе и никогда о том, что выше нас…
— Вика, нас увидят…
— Танька, ты дерьмово занимаешься сексом, но в умении возбудить ближнего своего тебе не откажешь…
— О, боже… Спасибо язычникам!
— За что?!
— Они придумали куннилингус…
На улице тьма и мокрый снег. Идем под ручку, махаем проезжающим машинам. Безуспешно. Ну что ж. Ходим по ночам, одинокие, и если кто-то слышит наши шаги, то спрашивает себя: куда крадется этот вор? Ночь — особое место для таких, как мы.
