— Д-да… Господин мерцернарий… — замялся Борщ, алчно уставившись на стрибрянник, мелькнувший в ладони путника.
— Этого будет достаточно?
Дарен скривился, заметив реакцию старосты. Нет, разумеется, он понимал, что мужик вряд ли смог бы получить стрибрянник практически задарма, но богатый дом говорил сам за себя. И Дару было неприятно до тошноты. Путник показательно зевнул и пригладил немного взъерошенные волосы рукой.
— Более чем. — Борщ вышел из застывшего состояния подозрительно быстро и часто закивал, поспешно пряча монету за пазуху (будет теперь, на что купить себе новый кафтан). — Господин мерцернарий еще чего-нибудь желает?
— Собери мне в дорогу еды, хозяйка.
Но, странное дело, лишь только Дарен вышел за пределы жилища хозяев, на душе посветлело и полегчало. Первый сорванный ветром листочек плавно опустился рядом с ним. Второй путник, улыбнувшись, поймал и, как в детстве, загадал желание. Потом, воровато оглядевшись, смутился и отпустил листик лететь дальше.
— Чего это я, в самом деле?.. — а перед глазами стояли никак не покидающие его память сцены прошлого.
Память же, как кошка. Она может существовать и без ее хозяина, но с ним обретает иные качества. Приходит и уходит, когда ей вздумается, подняв ощетинившийся пушинками-событиями хвост и спрятав дикий блеск в расширившихся зрачках, чтобы потом, когда хозяин отвлечется, подкрасться сзади и цапнуть побольнее. И не разозлишься на нее, потому как память — неотъемлемая часть твоей жизни. Один раз попытавшись выгнать ее из сердца, будешь страдать веками. Человек-без-памяти… Нет, это уже не человек. Если мы не будем помнить — мы перестанем быть собою, а это страшно, так нестерпимо страшно! Память — странная штука. Она хранит равное количество невыносимо грустных и невозможно радостных мгновений. И если чаша весов начинает склоняться лишь в одну сторону, человек теряет свое "я", забывая, что вторая чаша тоже существует, хоть и не ощутима она… Мстителям уже никогда не будет доступна радость жизни, ведь они потеряли ее суть и забыли ее запах. Блаженным же никогда полностью не познать моря печали, касающегося их лишь мелкими солеными каплями, мгновенно высыхающими на теле… Странная штука — память.
Путник уже собирался вскакивать на коня, когда на крыльцо выбежала Велимира.
— Дарен, стой!
Он взглянул на раскрасневшееся от бега, живое лицо с выразительными голубыми глазами: будто сам Обичам* (Обичам — двуликий бог плодородия. Женщинам часто является в виде прекрасного обнаженного юноши, мужчинам — в виде прекрасноликой девушки) запечатлел на нем свой поцелуй. Золотые волосы, не расчесанные с утра, упрямо лезли на лоб, хотя их туда никто не приглашал.
