Один из моих многочисленных родственников бывал в Москве до 1991 года и не понаслышке знал, что такое очереди. Его жуткие рассказы весьма подействовали на мое еще совсем юное воображение. Теперь же эти воспоминания подсказали мне правильный способ действий. Мы пристроились к хвосту достаточно длинной колонны предурков, молчаливо продвигающихся к киоску, и через 20 минут стали счастливыми обладателями двух ластиков для стирания графита, как было на них написано.
На набережной, куда мы вскоре вышли, почти никого не было, воды в реке тоже, только в полужидком месиве на дне копошились очень похожие на крокодилов (но не крокодилы) твари. «Хороша речка, — подумал я, — теперь понятно, почему нет запрета на дневные купания».
За полосой деревьев неподалеку виднелся хвост еще одной очереди, и мы живо пристроились в самый ее конец, тем более что щекотать друг другу уши губами, стоя спокойно, гораздо удобнее, чем на ходу. На сей раз нам не повезло. Когда мы были в непосредственной близости от павильона, предурки, стоящие перед нами, выразили немое, понятное дело для Кэт, неудовольствие и разошлись. И тут нам не повезло еще раз. На сей раз крупно. Какой-то местный весьма сомнительного, впрочем, вида предложил мне, разумеется телепатически, достать то, что уже закончилось. Я сначала испугался, но затем согласился, а зря. Едва непрозрачный пакет попал ко мне в руки, как два невесть откуда взявшихся очень внушительных предурка схватили провинившегося что называется «на горячем». Мне, учитывая статус гостя, было сделано краткое, но суровое внушение. Кэт, которая абсолютно ничего не поняла из этой молниеносно свершившейся сцены, перебывала в превосходном настроении.
Несмотря на то что пакет экспроприирован не был, состояние мое ухудшилось, «очередить» мне более не хотелось, и потому мы немного прогулялись по зеленой зоне Дурдунди, где играли очень молчаливые, на удивление степенные дети.
По возвращении я отдал пакет своей милой спутнице, пообещав быть у нее через 5 минут. У себя в комнате я быстро переоделся и, вспомнив о ластике, начертил загогулину в блокнотике и попытался ее стереть. Попытка оказалось неудачной. Я в негодовании бросил оба предмета на стол и в озлоблении подумал: «Стирай, собака!» Ластик как-то лениво поднялся, неуклюже доковылял к замысловатой закорючке, стер ее возникшей ниоткуда ножкой и, как мне показалось, обиженно улегся. Я оторопело следил за этими эволюциями. Минут десять после этого я экспериментировал, убеждаясь в том, что ластик меня понимает. Это было совершенно непостижимо, только нужно было очень четко отдавать команды.
