— Может, прекратим запирать его на ключ с сегодняшнего дня? Нобору уже не ребенок, должен знать, что можно делать, а что нельзя. Верно, Нобору?
Его голос раскатисто гремел в гостиной. Нобору молча замер в темноте на вершине лестницы, блестя глазами словно загнанный зверек.
Фусако не стала упрекать Нобору за невежливое молчание, с легкостью сохраняя на лице выражение масляной ласки.
— Вот и хорошо. Ты ведь рад?
Она отвела Нобору в комнату, сверила с расписанием приготовленные на завтра учебники, убедилась, что карандаши остро заточены. Домашнее задание по математике сделал Рюдзи. Мать еще немного походила по комнате, проверяя, как Нобору раздевается ко сну, при этом силуэт ее казался слишком легким, а движения чересчур плавными, как если бы она танцевала в воде. Наконец, пожелав спокойной ночи, мать удалилась. В тот вечер он не услышал звука поворачиваемого в замке ключа, с которым так сроднился за долгое время.
Оставшись один, Нобору ощутил беспокойство. Он видел их спектакль насквозь. Но от этого было не легче.
Рюдзи расставил заячий капкан. Он явно ожидал, что страх зайца, оказавшегося в родной норе, пройдет и его сменит чувство покоя, ведь его никто не запирал, он сам оказался здесь, по собственной воле, а значит, бояться нечего. Причудливый капкан, угодив в который заяц перестает быть зайцем.
Нобору дрожал от тревоги в незапертой комнате, соединив уголки воротника пижамы. Они занялись воспитанием. Страшным разрушительным воспитанием. Вынужденным «развитием» мальчика, которому скоро исполнится четырнадцать. Пользуясь лексикой Главаря, вынужденным «гниением». Нобору гнал от себя безумную мысль: нельзя ли, находясь в комнате, как-нибудь запереться снаружи?
В другой раз, вернувшись из школы, Нобору застал мать и Рюдзи в вечерних нарядах — они сказали, что поведут его в кино, Нобору здорово обрадовался — в кинотеатре шел новый приключенческий фильм, который он давно мечтал посмотреть.
После сеанса они отправились в китайский квартал и поужинали втроем в двухэтажном ресторане с крошечными кабинетами с сиденьями на полу. Нобору понравилась еда, но больше всего его восхитил заставленный тарелками круглый вращающийся стол.
Когда вынесли последнее блюдо, Рюдзи глазами подал Фусако знак. При этом у нее сделался такой вид, будто ей, и так раскрасневшейся от небольшого количества лао[37], не помешало бы принять еще чашечку для храбрости.
Еще ни разу в жизни взрослые не оказывали Нобору столько внимания и не демонстрировали перед ним такого стеснения. Видимо, это какой-то взрослый ритуал. Нобору знал наперед, что они ему скажут, и испытывал полное спокойствие. Однако мать и Рюдзи по ту сторону стола, для которых сердце Нобору было чем-то вроде раненого несмышленого хилого птенца, представляли собой грандиозное зрелище. Они выглядели так, словно выложили птенца на тарелку, взъерошенного и такого хрупкого, что, кажется, он сломается от одного прикосновения, и теперь размышляли, как бы съесть его сердце и при этом не сделать ему больно.
