В центре стола стояла бутылка красного столового вина, которое мы обычно наполовину разбавляли водой. Я налил из нее в блюдце и поставил перед Петей. К нашему великому удивлению, он быстро сделал несколько чмоканий, смешно задирая каждый раз голову, постоял немного, как бы прислушиваясь к тому, что делается в его утробе, а потом, переваливаясь, поковылял прямехонько к бутылке, повернулся к ней спиной, выпрямившись на лапе во весь свой не очень большой рост, и начал производить волнообразные движения всем телом, закрыв глаза, перемещаясь одновременно медленно вокруг бутылки по-прежнему спиной к ней. Попугай, несомненно, танцевал, в его дерганиях прослеживался даже какой-то ритм. Мы застыли, боясь перебить танец. Через минуту или две он остановился, открыл глаза и тихонько присвистнул.
— Вот так «мерд», — сказал Роже.
И тут вдруг попугай посмотрел искоса на Роже, как будто осуждающе покачал головой и отчетливо произнес: «Мерд!» Вилка выпала из рук Роже, а мы с Виктором открыли рты. Придя в себя, с восторгом начали произносить всякие простые слова с буквой «р», но попугай больше ничего не говорил, только свистел в ответ.
— Нет, он больше ничего не знает, — сказал Роже с сожалением.
— Для него и этого вполне достаточно, — заметил я, защищая любимца.
— Это необыкновенная птица, — сказал Виктор. — Он не только воспитанный, но еще пьянь и танцор. Пусть ест с нами, я не против.
С тех пор Петя всегда обедал с нами вместе и, между прочим, ни разу на столе не напачкал.
— Предлагаю отдохнуть немного и провести церемонию спуска на воду сегодня, — сказал я, отваливаясь от стола.
— Ага, и собрать вокруг добрую половину города, — немедленно возразил Виктор. — Им сегодня как раз нечего делать.
— А им всегда нечего делать, — вклинился Роже, — так что только глубокой ночью ты сумеешь обойтись без толпы. Да и не все ли равно?
— Ладно, — хмуро пробурчал Виктор, — но лучше без меня…
— Должны же мы проверить посудину на полный груз, — подытожил я.
Посудиной была допотопная нераскладная байдарка, которую я отрыл нечаянно месяц назад из-под кучи старого хлама в углу огромного ангара нашего «осколка колониализма», как мы называли хозяина отеля. Весь месяц я латал ее, заклеивал, зашивал и заливал гудроном, в результате чего она потяжелела раза в два и приобрела пугающий вид бурой свиньи с черными пятнами, только что вылезшей из грязной лужи.
Часа в четыре пополудни мы собрались во дворе, и я послал Алассана за носильщиками. Явились два молодца в одинаковых лохмотьях, да и по виду прямо братья. Они ухватились за нос и хвост лодчонки, быстро подняли ее и поставили днищем на головы. Байдарка немедленно сильно прогнулась, холстина угрожающе натянулась.
