Костерной знал Сокольчук, знал о ее делах в войну, о помощи советским десантникам, о награде. Но знал и другое: по словам сельчан, изменилась фельдшерица. Вдруг сделалась вспыльчивой, раздражительной, от людей держалась, подальше, от расспросов шутками отделывалась. И уж слишком часто для деревенской фельдшерицы по району разъезжать стала.
Нет, Костерной еще не подозревал Сокольчук, но, как опытный оперативник, не исключал возможности использования ее бандеровцами. Все-таки, что ни говорите, а медикаменты у нее!
К тому же очень уж много нитей подозрения тянулось к уединенному дому лесника. Совсем недавно в нем видели людей Сидора. Поэтому, решил Костерной, отделение Подоляна там сегодня будет не лишним.
А встревоженная Степанида гнала и гнала лошадей. Чувствовала она, что не долго осталось прятаться по лесам Сидору и его бандюгам. Все чаще стали попадаться боевкари в засады батальона МВД, все чаще народ отказывался помогать националистам. Устали люди от крови и смертей. Понимать начали, кто друг им, а кто враг, прикрывающийся личиной брата, взывающий к Иисусу. Не одна безвинная душа загублена уже под этот призыв, не одни очи прикрыты черным крестом. Только отвернулись вдруг люди от «перста указующего», винтовки у Советской власти попросили, чтобы самим себя защищать, самим свою правду отстаивать.
Знала про все Степанида, и тем сильнее тоска брала ее за горло, тем горше становилось на сердце от бессилия перед судьбой своей, перед бабьей немощью. Сколько раз порывалась она рассказать обо всем милиции или в самом КГБ, но столько раз и вспоминала привязанной себя к кровати и хмельные, жуткие рожи вокруг. Зверела Степанида от этой мысли. Готова была на любые муки, только не на унижение.
Но вот ведь парадокс: предательство было не меньшим унижением. Не проста ты, доля человеческая!
Крепкий деревянный забор из дубовых досок опоясывал дом лесника. Степанида, не слезая с двуколки, постучала кнутовищем в ворота. В ответ раздался бешеный лай собаки со двора. Степанида постучала еще раз.
— На место, Черный! — В доме стукнула дверь, зашаркали старческие шаги. Через приоткрытую калитку выглянул нечесаный человек.
— Видкрывай! — прикрикнула на него Сокольчук.
— Нэ сычи, бабо, — огрызнулся тот, но на удивление быстро впустил подводу во двор.
Степанида помогла ему прикрыть и запереть ворота. Лесник, болезненного вида мужик лет пятидесяти, с низким лбом, широким утиным носом, пригласил в дом, перекрестился:
