— Кому? — спросил старый Таг.
— Ему. — Бланка показала пальцем на мужа. — Пожалуйста, скажите ему, что… — Бланка хватала ртом воздух.
— Кстати, — пришел ей на помощь старый Таг, — цадик как раз спрашивал, где отец убитой девушки, невинной девушки, которую убили казаки, которая, возможно, стала искуплением для всего Израиля.
Вот-вот! — обрадовалась Бланка. — Сами ему скажите. Его дочь убили казаки… — Приподняв одной рукой широкую юбку, а второй держась за лесенку, она стала торопливо спускаться. — Дочь умерла. А ему всё чего-то мерещится! Стыд какой! Отец, называется! В такую минуту думать только о таких вещах!
— Бланка!
— Что — Бланка?
— А гусар этот?
— Прошу тебя, даже не подходи!
— Скажи только одно слово.
— Что тебе нужно?
— Гусар этот?..
— Гусар? Я знаю? Откуда мне знать? Я что, с ним знакома? Впервые вижу. Или я по-венгерски умею? Слова сказать не могу!
— Бланка!
Бланка остановилась на полдороге.
— Скажите ему, что я для него никакая не Бланка. С сегодняшнего дня всё — конец!
— Бланка, как ты можешь?
— А так! Как я могу? Уже не могу. Я уже не могу так жить. Ни минуты покоя. Сюда не смотри! Туда не смотри!
— Я тебе так говорил? Когда?
— Необязательно было говорить! Я видела.
Старый Таг высоко поднял конюшенный фонарь:
— Где этот психованный гусар?
Задняя дверка была открыта. Из сада повеяло холодом. Черные деревья, кусты; поблескивала нескошенная трава, теребимая легким ветерком.
— Перепрыгнул? Опять через что-то перепрыгнул? Кажется, через забор. Был гусар, нет гусара. И опять все в порядке. Нечему удивляться, господин Вильф. А Бланка пусть идет наверх спать. Только тихо, а то у моей невестки голова болит. А вы, господин Вильф, посидели бы немножко возле покойной дочери. — Старый Таг втянул голову в плечи. — Жену оставьте в покое. Нечему тут удивляться. Ибо таков путь женщины. Женщина ест, утирает уста и говорит: я не сделала ничего плохого. Может, и вправду так. Да и что тут можно поделать? Сказано: «Нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не грешил бы». Даже Аристотель, величайший из мудрецов, говорил, что мир подобен весам: упади на чашу одним зернышком больше, земля бы перевернулась. А сам Аристотель попался в сети красивой женщины и погиб. Если уж великий мудрец может оступиться, что говорить о таком глупом создании, как женщина?
Бланка и фотограф Вильф уже стояли рядом и разговаривали. Что ж, она не худшая из женщин.
Старый Таг залез на лесенку, прислоненную к стене обмолоченных снопов, стал сбрасывать вниз солому. Посмотрел на подстилку. Явдохи не было.
