Проснулся я раньше ее. Почти не веря своему счастью, я взглянул на ее профиль. Он был на месте. Я тихо встал, принял душ, оделся, приготовил завтрак. Я разбудил ее поцелуями в оба профиля, и она, открывая глаза, улыбнулась и обняла меня.
Мы сели завтракать. Она была свежа, как ландыш. Она так кокетливо вертела головой, дразня меня то одним, то другим профилем, что я чуть не прервал трапезу. Я предложил ей слегка опохмелиться. Она не отказалась.
Мы договорились, что она будет приходить ко мне, пока не уговорит мать этого пьяницы перейти жить к нему. Мне показалось бесконечно трогательным, что она даже этого изверга пьяницу не может оставить без присмотра. Она вынула из сумочки записную книжку и вписала туда мой телефон.
Я был счастлив как никогда! Я догнал судьбу, уцепился за ее хвост и притянул к себе через двадцать пять лет! Я очень хотел спросить о ее матери, о ее отце, но мне все стыдно было, потому что она их дочь, а я с ней спал. Мне было очень любопытно поговорить с ее отцом и иносказательно выяснить, не преследует ли его чувство мистической вины за то, что он всю свою жизнь провел с чужой женой.
И уже когда она надела свой плащ и я ее выпускал из дверей, я все-таки с замирающим сердцем спросил:
- Мама жива?
- Да, слава Богу.
- Познакомишь нас когда-нибудь?
- Конечно, если она приедет.
- А где она? - спросил я почему-то гаснущим голосом. Я что-то почувствовал.
- Как - где? - удивилась она. - В Казани. Разве я вам не говорила, что я оттуда.
- Она всегда жила в Казани? - спросил я, чувствуя, что дух из меня выходит.
- Всегда. А что?
- И она никогда не жила в Москве?!
- Она даже никогда не была в Москве! А что?
Дух из меня вышел вон.
- Ничего, - ответил я и, как говорят женщине, когда нечего ей сказать, добавил: - Звоните.
Так она и ушла. Оказывается, она не ее дочь! И профиль ее, оказывается, сам по себе мне не нужен! Крылья моей души повисли. Я вспомнил ее ночные слова и почувствовал, что не в состоянии забыть эту грубость. Сам я нередко бываю груб, но вот как я устроен - не выношу женской грубости.
Сейчас я вспомнил, что вечером, когда мы пили и целовались, она, подбежав к большому зеркалу, висевшему на стене, оглядела себя во весь рост и лихо сказала:
- С такими ножками не пропадешь!
Странно, что тогда меня не передернуло от этой пошлости! Но в тот миг, когда она говорила это, она стояла профилем ко мне, и я, завороженный им, не придал значения ее словам.
