И вот сопоставил я два этих рассказа. На досуге...
— Вре-ешь!
— Зачем мне врать, Роман Васильевич? Какая корысть? Ржа железо точит, лжа — душу... Ты пиджак отпусти, пиджак ни при чем. Вон пуговицу с мясом вырвал, надо же. Эх, война, война! Всех ты нас сделала неврастениками. Просто я подумал: может, он о чем догадывается, Алешка? Потому и в обвинители напросился? Уж очень он обозленный какой-то, бог с ним.
— Слушай и запоминай, пророк господний. Покрепче запоминай: скажешь кому хоть слово...
— Не грози. Не больно-то я боюсь таких угроз. Иди Алешке грози!
Скрипнула дверь, до меня донеслись беззаботные девичьи голоса: Лариса и Варюша возвратились в клуб. Девушки испуганно ойкнули и поспешно хлопнули дверью. А через минуту в клуб ввалились Борис и Шершавый.
— А-а, утопленник,— насмешливо приветствовал Романова собеседника Шершавый.— «Прибежали в избу дети...» Алексей Кирьянович, вы здесь? — окликнул он меня.— Вам письмо.
— Здесь, здесь,— отозвался я из библиотеки и вышел в зал. Вот теперь наконец-то разгляжу, с кем это разговаривал Роман.
3
А он оказался вовсе даже не страшным! И совсем не таким старым, как я думал, вслушиваясь в его голос.
Ему от силы лет сорок — сорок пять, лицо у него с мелкими и какими-то заостренными, словно бы птичьими чертами. Чистенький, благообразный, с тщательно зализанными редкими волосиками. Типичный плановичок из какой-нибудь некрупной артели.
Увидев меня на пороге библиотеки, он заметно побледнел; между тем Шершавый, ни о чем не догадываясь, бушевал:
— Нет, вы представляете, Алексей Кирьянович: Виноградов — это же дуб мореный.— Серега, должно быть, похоже скопировал его: все рассмеялись.— Обойдемся, говорит, без адвокатов. Нечего вам с ним нянчиться. Судить, и дело с концом!
Прилизанный Романов собеседник торжествующе-снисходительно улыбнулся, тронул Ковалева за руку:
— А что я тебе говорил?
— Отстань,— Роман резко отдернул руку. И повернулся к ребятам: — А-а, одно к одному. Я же вас предупреждал, мальчишечки.
— Одного понять не могу,— вмешался Борис.— Откуда берутся такие... с деревянными душами?
Благообразный бригадир поглядел снисходительно.
— Нет у него души. Ни деревянной, ни оловянной. Религиозный это предрассудок — душа.
Дверь метнулась враспашку, с громом: в проеме, щурясь, стоял Лукин, из-за его спины выглядывали Варюшка и Лариса.
— Ф-фу! — бригадир с облегчением перевел дыхание.— Ложная тревога.
— Да мы подумали...— виновато пробормотала Варюшка.
