— Мы... не мешаем спать? — спрашиваю я.
— Кому, им? — Борис добродушно усмехнулся.— Алексей Кирьянович, вот можно вас спросить?
— Да, конечно.
Он помедлил.
— В последнее время часто думаю: что для человека важнее всего в жизни?
— То есть как это?
— Ну, должен ли он просто добросовестно выполнять то, что ему задает жизнь,— или ставить себе, для собственной проверки, какие-то дополнительные барьеры, трудности?
Я хотел возразить, он опередил меня:
— Нет, вы не смейтесь, вы дослушайте.
— Я не смеюсь.
— Вот, когда прочитал об этом комбинате, что его собираются строить... Где-то в тайге, я даже приблизительно тогда не представлял, где именно. Пошел в комитет комсомола, прошу: помогите перевестись на заочное, хочу поехать па стройку.
— А чем вы... мотивировали?
— Сказал: хочу испытать себя настоящими трудностями.— Он усмехнулся.— На меня поглядели, как на полоумного. Или, может, приняли этот мой поступок за какой-то скрытый карьеризм? Начали убеждать: мол, поиск таких трудностей — это как раз облегчение самому себе. Инженером стать тяжелее, чем каменщиком или штукатуром.
Снова он помолчал.
— Да никогда б мне в голову не пришло,— доказываю,— искать, что полегче! И только декан одобрил. Умнейший, между прочим, человек! «Уж очень мы усердно, говорит, расчищаем путь к науке!»
— Что ж, в этом есть резон.
— Вот именно... Мама плакала, когда узнала. А отец даже обругал ее. «Мы, говорит, с тобой и работали, и учились, и не в таких условиях, а ничего! Какие ни есть, а инженеры ...» А мать ему: «Да я не об этом. Боюсь, не женился бы он там сдуру».— Борис рассмеялся.— Как в воду глядела!
Шершавый поднял взлохмаченную голову с подушки:
— Тише ты там со своими байками! Нельзя же так, честное слово.
Я виновато тронул Бориса за руку:
— Потом поговорим, хорошо?
А Сергеи взглянул на часы, браслетка которых была застегнута на спинке его кровати, встал, с удовольствием потянулся и как-то особенно, с хрустом в скулах, с удовольствием зевнул:
— Борьк, валяй дави ухо. Моя вахта.
И пошел пить воду. Пил звучно, утирая рот тыльной стороной руки. Потом спросил:
— Чо-нибудь нужно, Алексей Кирьянович?
4
Я по наивности думал, что проваляюсь недельку, от силы — две; фактически лежать пришлось без малого месяц. И это был едва ли не самый тягостный месяц в моей жизни. Мне не на что пожаловаться: я был ухожен, накормлен-напоен, окружен вниманием, но как раз от этого на душе делалось еще неуютнее: я-то ведь видел, скольких усилий все это стоило моим соседям по бараку.
