— Простите, Христа ради! Я думал, вы — поселенец!
— Поселенец ли, тунгус или маньчжур, не имеешь права заламывать вчетверо! Пошел вон! — брезгливо крикнул Муравьев. Приказчик на полусогнутых от страха ногах выбежал из шатра.
— Мерзкое отродье! — продолжал гневаться Муравьев. — Сколько зла могут принести такие, как этот, если дать им волю!
Успокоившись, Муравьев сказал, что получил проект устава новой Амурской компании, и попросил ознакомиться с ним. Бестужев взял пакет, отдал свое письмо и пошел к себе.
Отряды Пьянкова и Шишлова прибыли лишь к концу дня. Усталые, измученные перегрузкой и стаскиванием барж, рабочие начали швартовку. Когда командиры явились к Бестужеву, вид у них был виноватый, настороженный. Не став пока отчитывать их, Бестужев приказал принять бочки, ящики, мешки с разобранной баржи и заняться шпаклевкой щелей. Сзади подошел Раевский. Глянув на него, Бестужев понял, что тот явился неспроста, и провел его в свою каюту. Войдя в нее, Юлий достал из кармана небольшую книжицу, на обложке которой бросились в глаза пять силуэтов и название — «Полярная звезда на 1856 год».
— Столько слышал о ней и вот только сейчас держу в руках, — Бестужев начал взволнованно листать книжку. На обороте обложки портрет Белинского, на первой странице — извещение о смерти Чаадаева, на третьей — начало-статьи «Вперед, вперед!». Бестужев горячо обнял Раевского, тот смутился и сказал, что дает лишь до утра.
Как только он вышел, Бестужев принялся за чтение. Многие неизданные стихотворения Пушкина и Рылеева он хорошо знал. Как не помнить «Послания», которое привезла в Читу Александрина Муравьева! А стихий Рылеева он слышал из уст самого автора. И тем приятнее было увидеть впервые напечатанные строки давно ушедших друзей. С Пушкиным, к великому сожалению, Бестужев не был знаком, но он хорошо знал о нем по рассказам братьев Александра и Николая, также со слов Льва Пушкина, с которым встречался у Рылеева, а последний раз видел его на Сенатской площади.
Начав читать главы из «Былого и дум» Александра Герцена, Бестужев поразился страницам о восстании и обстановке после 14 декабря.
«Никто (кроме женщин) не смел показать участия, произнести теплого слова о родных, о друзьях, которым еще вчера жали руку, но которые за ночь были взяты… Одни женщины не участвовали в этом позорном отречении от близких… и у креста стояли одни женщины… Сестры, не имевшие права ехать, удалялись от двора…»
