— Селдитый начальник, но холосый.
— Так вот почему Муравьев сердитый! — засмеялся Чурин.
— Ваша — мало-мало, а Муравьев — о! шибко селдитый!
Кончив пить чай, Мальянга, не меняя позы, раскурил трубку.
— Как ноги не отекут? Ну прямо бурхан! — сказал Павел.
— Бурхан и есть, — подтвердил Бестужев, — бог в своем деле.
— Право гляди! — показал Мальянга на остров, посреди которого виднелось что-то белое.
— Это скелеты, — разглядел в подзорную трубу Бестужев. — Опять солдаты Облеухова. Видать, все замерзли.
Чуть ниже Мальянга показал еще один остров с грудами человеческих костей.
— Нет, не триста погибло, — вздохнул Бестужев, — гораздо больше…
Тягостное молчание воцарилось на барже.
Тишину нарушали лишь команды Мальянги, скрип весел-потесей и плеск воды под их ударами. Более ста верст прошли за день, и лишь туман задержал их вечером.
Насколько хорошо плыли, настолько неудачно причалили. На одной из пьянковских барж оборвался канат с якорем, и она села на мель, преградив путь остальным. Снова едва не столкнулись баржи, но, обходя застрявшую, оказались на другой мели. Поняв, что дело обернется задержкой, Бестужев очень расстроился. Мальянга не решался подступиться к нему, потом все же не выдержал и попросил вина. Бестужев махнул рукой, велел дать бутылку, но чтоб тот не пил все разом. Хмурый Павел, играя желваками, сказал, что его так и колотит от Пьянкова и он готов взять на себя грех — высечь виновных.
— Мое терпение тоже иссякает, — сказал Бестужев, — но, знаешь, никто из нас, пятерых братьев, не бил подчиненных. Не дело это.
— Но увещевания для них, что комариный звон…
Вскоре с баржи спрыгнул Мальянга и направился к костру.
— Моя манзура не боис! — крикнул он, грозя кулаком на правый берег. — Олосы обиду не давай! Олосы — люди холосый!
— Ну-ка, старик, ложись спать! — Бестужев расстелил шинель у костра, Мальянга послушно лег и сразу уснул.
— Смотрю на вас, Михаил Александрович, — сказал Чурин, — и думаю, чего это вы пошли в плавание. У меня ни семьи, ни детей, и то кляну день, когда согласился.
— Потому и пошел, что семья, дети.
— Но как вам удается сохранять спокойствие? Другой давно бы не выдержал…
— И высек, кого надо, — добавил Павел. — Нет, ей-богу пора!
— Как там Митрофан? — спросил Бестужев.
— Словно другой стал. Старается вовсю.
— Вот видите, а избили бы — сбежал бы…
— Он-то понял, — возразил Павел, — но не все доброе слово ценят. Вы с ними по-хорошему, а они над вами же смеются.
— А что, если заменить Пьянкова Митрофаном? — спросил Бестужев.
