Тяжелее всего в то время мне приходилось вечерами, когда мрачные мысли буквально одолевали меня, как черти отлетевшую душу. Я становился особенно беспокоен и боязлив. Угрожавшая мне нищета, казалось, была где-то в комнате: выглядывала из шкафа, склабилась из-под кровати и внушала мне какой-то мистический ужас. Я не знал, куда деть себя, не мог найти себе места и волновался, точно зверь, почуявший нечистую силу. Причиной, я думаю, были ужины, которые становились у нас всё более скудными. Случалось, мы ужинали чаем и бутербродами. И это пугало и удручало меня. Любуясь бывало на свой изобильный стол, я радовался и не боялся грядущего дня. Теперь же эти проклятые бутерброды кричали мне со стола, что я качусь под гору, что я нищ и наг. Они дразнили меня, смеялись надо мной, а я, давясь, старался как можно быстрее уничтожить их, лишь бы только не позволять им мучить себя. С тех пор я терпеть не могу каких бы то ни было бутербродов.
Нервы мои до того расстроились, что я сделался необыкновенно, болезненно даже, впечатлительным. Как-то ночью – это после бутербродов-то – мне приснилось, будто есть верное средство от моей беды. Нужно только встать сию же секунду с постели, ступить на лунную дорожку, стелящуюся от окна, и пройти по этой дорожке, сколько будет возможно. Я так обрадовался во сне, что незамедлительно проснулся. Полная луна действительно расположилась напротив нашего окошка и щедро лила свой свет в комнату. Ветер за окном покачивал деревья, и чёрные тени от веток шевелились на полу, точно змеи. От окна примерно до середины комнаты протянулась лунная дорожка – широкая полоска белого лунного света. Заметив эту полоску, я снова обрадовался и решил, что мне здорово повезло. Свесив ноги с постели, я осторожно встал и на цыпочках подошёл к тому месту, где лунный луч упирался в пол. Затем я повернулся лицом к окну, как раз напротив луны, и стал ждать чего-то. Простояв так с минуту, так что уж и успел замёрзнуть, я вспомнил, что мне необходимо пройти по лунной дорожке и двинулся вперёд. Но в это самое время подруга моя, проснувшись и застав меня за странным занятием, подала голос:
– Мусюль, – прошептала она, – что ты делаешь, Мусюль?
От её оклика я словно очнулся, но всё же разозлился и подосадовал, что она помешала мне окончить начатое.
Проснувшись наутро, я испытал страх и стыд. «Либо схожу с ума, – подумалось мне, – либо впал в лунатизм».
Подруга моя, отличавшаяся порой беспримерной нечуткостью, не преминула спросить за завтраком, что это я делал ночью. Я не ответил, а, сославшись на дела, которые тут же измыслил, убежал, так и не окончив завтрака.
