В кафе было так светло, словно там был последний оплот света. Зал шумел отголосками, звуки казались зримыми.
— Так вы безоговорочно принимаете библейские рассказы?
— Принимаю, как сигналы семафора, как телеграфный код, как зашифрованную глубинную поэзию, — ответил Пеннер. — Это великолепный набор блестящих уподоблений: «как будто», «как если бы»… В Писании изображен — вы согласны? — моральный мир, то есть мир, где всякое деяние имеет свою этическую цену, а всякий камень, кость и даже дырка — моральный вес. Примерно так мир, выведенный на сцену, воспроизводит нашу обыденную жизнь. Среди плоских расписных декораций лицедеи в костюмах изображают наши отвратительные поступки, но в момент свершения каждое действие обретает противодействие, удваивается и множится, как крик в ущелье, и ударяет по виновнику, словно бумеранг… — Пеннер помахивал ложечкой с регулярностью метронома. — Разве такое случается между нами, простыми людьми? Вспомните судьбу библейского Уццы: простой солдат, не осененный благодатью, прикасается к Ковчегу Завета, дабы эта величайшая из святынь не свалилась с тряской повозки в пыль и грязь разбитой дороги. И — раз-два-три! — падает мертвым. Видите ли, он нарушил закон. Молнии, которая есть свет и огнь, неизвестно и безразлично, куда она бьет…
Ложечка нацелилась на меня, как копье.
— Вы знаете такую пьесу елизаветинских времен, «Предостережение красавицам»?
— Нет, Лютер, не знаю.
— Оч-чень хорошо… Вы научились признаваться в своем невежестве. Вообще-то бывает, что человек может гордиться своим незнанием, например, игры в кегли. Эта позиция сильно обескураживает особ, которые уверены в своем превосходстве из-за того, что умеют готовить витаминный салат или собрали огромную коллекцию марок. Неплохо также не читать книги или не видеть фильма, про которые все говорят. Не быть опрятным. Иметь водительские права, но не иметь автомобиля. Не быть со всеми. Но вернемся к этой пьесе. Она весьма характерна. Там является призрак, стенает и плачет, умоляя отомстить за него. Он просит: «Vindicta». Сильно смахивает на тень отца Гамлета, но не такой мужественный. Просто поразительно, как в былые времена часто нанимали исполнителей для мести. Не сильно почтенное дело. Но ведь и почтенное дело обычно имеет низменную и лживую подкладку. Вспомните момент, когда Гамлет, побуждаемый отцом отомстить за его убийство, является к узурпатору, Клавдию, когда тот, стоя на коленях, молится своему, несомненно, забывчивому и снисходительному богу. И Гамлет думает: «Вот сейчас я мог бы легко убить его. Прямо сейчас. Почему бы и нет?»
