Подавив в себе раздражение от снисходительного тона, к которому я так и не сумел приучиться, я принялся вместе с ним разглядывать тело.
Она лежала недвижно, предоставляя нам самим угадывать тайну ее внезапной кончины.
— Кого вы подозреваете?
— Не следует отдаваться теоретическим рассуждениям, не имея достаточно данных, — напомнил он мне. — Это может роковым образом сказаться на суждении.
— Вы предполагаете провести вскрытие?
— Это было бы нелегко, — признал он, слегка улыбнувшись. — Однако вполне осуществимо.
— На трупе не видно следов насилия, — решился я.
— Тут вы правы, — согласился детектив. — И, однако, готов поручиться, что это не естественная смерть. Только вчера она счастливо откладывала яйца, а теперь она недвижна и холодна, и ее корона готова увенчать другую голову, прежде чем хаос овладеет ее королевством.
Шел 1912 год, и находились мы на ферме Бёрли мэнор[2] с северной стороны гряды сассекских меловых холмов, чуть меньше пяти миль от Истборна, где Холмс и миссис Хадсон, некогда управлявшая апартаментами на Бэйкер стрит, теперь жили в скромном уединении. В ту пору я то и дело заглядывал к ним, поскольку, по правде говоря, от моего порога до их фермы с великолепнейшим видом на Канал, было меньше часа пути на экспрессе.
Уход Холмса от дел представлялся мне таким же необъяснимым, как, впрочем, и все связанное с ним, хотя, возможно, этот каприз вполне соответствовал его беспокойной натуре. Как будто однажды утром он проснулся и решил, что устал от Лондона, и тотчас же сообщил мне о своем намерении уехать в Южные холмы и разводить пчел. По-видимому, этот интерес возник во время каких-то исследований, к которым я был непричастен.
— Если человек устал от Лондона, он устал от жизни, — напомнил я ему изречение Джонсона, однако всегдашняя холодная логика тотчас же подсказала Холмсу, что это не слишком сильный аргумент.
— Я не говорю, что устал от жизни — я устал от преступлений… и копоти, — добавил он с кислым видом, оглядывая тоскливые крыши за окном нашей квартиры. — Я удалюсь от дел и займусь пчелами.
Я сделал все, что было в моих силах, чтобы отговорить Холмса от этого невероятного прожекта, и первые его опыты как будто подтверждали мои наихудшие опасения. Его сильно жалили, и не раз, и мне приходилось лечить его. Хорошо еще, что доктор — то есть я — находился под рукой, а еще лучше — что у Холмса, в отличие от многих людей, не обнаружилось аллергии на пчелиный яд.
