— Она отказывается говорить со мной, — пробормотал он. Я понял: если я хотел получить от него какие-то сведения, пока он еще способен был связно изъясняться, следовало поторопиться.
— Каким образом вы с ней познакомились?
— Ну, — протянул он, — как вы догадались, я тут жду отправки «Рекена». У нас бесконечные сложности с поставщиками арктического оборудования, и, можете себе представить, мой капитан не хочет, чтобы его постигла та же судьба, что и д’Артуа. Вот я и жду, — он пожал плечами, как человек, привыкший к подобным задержкам. — Месяц назад мой брат Филипп привел меня в Оперу, чтобы отвлечь. Я, собственно, о музыке ничего не знаю, но, мсье…
— Сигерсон.
— Мсье Сигерсон, как же эта девушка запала мне в душу, едва я увидел ее! Едва услышал, ибо, поистине, поет она, как канарейка, — он вспыхнул до корней волос. — Я понимаю, что это не те слова, которыми следует описывать музыку.
— О терминах не беспокойтесь. Продолжайте. Вы встречались с этой молодой женщиной?
— Я настаивал на встрече. Послал цветы и визитную карточку. Она согласилась увидеть меня. Я ей сказал, что она околдовала меня. И она, со своей стороны, дала мне понять, что неравнодушна к моим знакам внимания, однако…
— Однако — что?
— Она так таинственна, черт возьми! С одной стороны, так невинна, с другой — у нее сплошные секреты! Она клянется, что соперника у меня нет, но как я могу быть уверен? Я боюсь думать, что она мне лжет, но не могу избавиться от этой мысли! — при этом он стиснул одну руку в кулак и ударил в ладонь другой.
— Но какие у вас основания в ней сомневаться? Бюке?
— Да, я застал сегодня мерзавца на коленях в ее гримерной, — признал он, крутя в руках наполненный жидкостью бокал, — но, вышвыривая его, я знал, что это вторжение было его идеей. Конечно, мне и в голову бы не пришло, что он собирается наложить на себя руки.
Быстро пьянея, он уже, видимо, забыл то, что я рассказал о свидетельствах истинной судьбы Бюке.
— Кто же тогда?
— Расскажу вам самый ужасный пример. Я пришел послушать, как она пела Маргариту в Фаусте. Боже мой, как она пела! Никто такого доселе не слышал. Весь театр был в восторге, они сходили с ума, они превозносили ее до небес, где эхом отзывалось ее имя. Даже мой брат, который певцов знает лучше, чем я, сказал, что она в жизни так хорошо не пела. Драгоценности были — само совершенство. Что за гений, и как чудесно упакована, если вы… ну… поняли, о чем я, — закончил он, снова покраснев.
