Многие из бывших перемещенных лиц, вернувшихся на Родину, в Советский Союз, были честными людьми. По воле обстоятельств или случайности оказавшись за рубежами нашей страны, они при первой же возможности стремились попасть на Родину и, вернувшись, становились вновь хорошими, работящими советскими людьми, какими оставались в самых тяжелых обстоятельствах за границей. Однако некоторые возвращенцы могли быть иностранными агентами. Об этом не следовало забывать. Этот Гузенко вернулся с Запада несколько лет назад. Савченко все более утверждался в мысли, что следы на снегу принадлежали Гузенко. Чего эти волки не поделили над прорубью? Свое прошлое или настоящее? Что привело Николаева в Нижний Тагил, где он нашел свою смерть? Если предположить, что он был сброшен в полынью, то, значит, Гузенко убийца. Но это доказать трудно. Улик мало, только следы валенок. А если Гузенко будет отпираться и скажет, что проводил приемщика недалеко, а тот потом сам свалился в прорубь. В этом сложном деле все кончается обрывом. И не нашли бы утром шапку у полыньи случайные прохожие, не так предстало бы исчезновение Николаева. Хватились бы в комбинате не скоро, и никто не узнал бы, что он утонул в полынье.
Оставив советский теплоход, Олег Рыбаков обратился к помощи американского посольства в Турции. Там его познакомили с мистером Шервудом. Он назвал себя представителем фирмы, которая намерена предоставить Олегу работу и поручила ему хлопоты, связанные с разрешением на въезд Олега в Штаты.
Шервуд поселил Олега на окраине Анкары, в небольшом домике, который снимал для себя.
У Олега не было ни денег, ни документов.
Неопределенность положения, в котором он оказался, Шервуд объяснил тем, что необходимо соблюсти некоторые формальности.
С этим нельзя было не согласиться. Томительно тянулись дни. В неопределенности, в ожидании, в бездействии. Будущее было неизвестно. Мучил страх перед этой неизвестностью. Одолевала тоска, одолевали сомнения, подозрения. В частности, к Шервуду, который жил в комнате рядом и, если отлучался, то оставлял Олега под опекой служителя-турка, объяснявшегося с Шервудом на родном языке. Наедине с Олегом он молчал, как глухонемой.
Первые дни Олег вообще был в состоянии нервного шока. Он настороженно относился к каждому вопросу Шервуда. Но Шервуд был тактичен, предупредителен, дружески участлив.
Расспросы его носили общий характер — о друзьях, оставшихся в Москве, о личных увлечениях, о родителях. В общем, все это было обычным для человека, который просто знакомился с Олегом Рыбаковым.
