Внизу он обнаруживает какого-то типа, который стоит и ждет, ничем не примечательный, скорее невзрачный, не из завсегдатаев. Патрон проходит за стойку бара, зажигает дополнительный свет и разглядывает клиента без всякой любезности, готовый бросить ему в лицо, что для кофе еще слишком рано. Но тот только спрашивает:
— Можно господина Валласа?
— Он ушел, — сказал патрон, записав на свой счет одно очко.
— Когда это? — спросил человек, немного удивившись.
— Сегодня утром.
— А в котором часу?
Беспокойно смотрит на свои часы, потом на те, что висят на стене.
— Ничего не знаю, — говорит патрон.
— Вы не видели, как он выходил?
— Если бы я видел, как он выходил, то знал бы в котором часу.
Сочувственная гримаса подчеркивает эту легкую победу. Немного подумав, другой опять спрашивает:
— То есть вы не знаете, и когда он вернется?
Патрон даже не отвечает. Он идет в атаку на новом фронте:
— Будете что-нибудь заказывать?
— Черный кофе, — отвечает человек.
— В такую рань кофе еще нет, — говорит патрон.
Поистине отличная жертва, грустная паучья мордашка, вечно латающая прорехи своего потрепанного ума. Откуда он, впрочем, знает, что этот самый Валлас появился вчера вечером в мрачном бистро на улице Землемеров? Что-то очень подозрительно.
Разыграв пока все свои карты, патрон теряет всякий интерес к посетителю. Он с отсутствующим видом протирает бутылки и, поскольку тот ничего не заказывает, гасит одну за другой обе лампы. Теперь уже довольно светло.
Человек ушел, пробормотав себе под нос какую-то невразумительную фразу. Патрон снова среди своих обломков, мрамор в пятнах, местами липкие от грязи лакированные стулья, изуродованная надпись на стекле. Но он в лапах более цепких призраков; более черные, нежели от вина, пятна туманят его взор. Он хочет отмахнуться от них, но тщетно; натыкается на них на каждом шагу… Движение руки, музыка утраченных слов, Полина, милая Полина.
Милая Полина, умершая престранно, давным-давно. Престранно? Патрон наклоняется к зеркалу. Что странного вы в этом видите? Его лицо постепенно искажается недоброй гримасой. Разве смерть не всегда является странной? Гримаса ожесточается, застывает в маске Химеры, которая какое-то мгновение созерцает себя. Затем закрывается один глаз, по рту ползет судорога, одна сторона лица сжимается, появляется еще более отвратительное чудовище, чтобы тотчас же раствориться, уступив место какому-то спокойному и почти приветливому образу. Глаза Полины.
