Штернберг не слышал её намерения и не заметил ножа — черенок был зажат в маленьком кулаке, лезвие спрятано за складкой свободного курсантского пальтеца. Если б он привык со всем вниманием всматриваться в лица людей, а не вслушиваться в их мысли, то, наверное, заметил бы в её глазах дико пляшущие огоньки светлой ярости — взгляд загнанного хищного зверька. Теперь Штернберг словно наяву видел этот зелёный взгляд, жадная память оказалась куда зорче, чем сам он тогдашний, слепо уверенный в своей власти над строптивой девчонкой — до тех пор, пока неумелый, но меткий удар ножом под рёбра не застлал всё вокруг нестерпимой болью. Если бы такой удар нанесла мужская рука, то лезвие дошло бы до сердца.
Позже Дана, пойманная охраной, две недели отсидевшая в камере в подвалах школы, уже окончательно сломленная, просила прощения, и влага искреннего раскаяния дрожала в её покорных глазах. Штернберг собирался избавиться от проклятой курсантки — но с изумлением понял, что одержал полную победу. Скорее всего, именно в тот день ментальные установки, которые он двумя месяцам раньше вогнал в сознание девушки, окончательно взяли над ней верх. И с тех пор всё было по-другому. Совсем по-другому.
Успешный эксперимент, не более того.
* * *
Как и следовало ожидать, свет у Кёрнера горел до сих пор. Зажжённая ночью лампа в его комнате обыкновенно означала, что он вышел на задание и его нельзя беспокоить, но в последнее время задания ему давал только Штернберг — а на эту ночь Штернберг поручил ему лишь одно: отдыхать. Значит, Кёрнер предавался одному из двух возможных для него видов деятельности: либо болтался по астралу по собственному почину, либо сидел за столом и ваял свой эпохальный труд на тему ни много ни мало принципов устройства Вселенной. В этом весьма нелёгком деле у Кёрнера имелся ориентир — «Тайная Доктрина» Елены Блаватской — очень увесистая библия эзотериков двадцатого столетия. Изначально Кёрнер вменил себе в задачу переработать это маловразумительное писание с расчётом на то, чтобы его мог читать средний эсэсовец, а также для пущей доходчивости снабдить повествование примерами из собственного мистического опыта — но к поставленной цели за два с половиной года не приблизился ни на шаг, поскольку его собственные бессвязные рассуждения напрочь оттеснили все идеи фрау Блаватски, а фундаментальный труд, почти ежедневно (или еженощно) пополняемый, разросся до объёма в несколько тысяч листов (причём половина по ходу дела растерялась Бог знает где). В довершение всего Кёрнер пришёл к твёрдому убеждению, что его сочинение не будет опубликовано в мало-мальски обозримом будущем, что, однако, не мешало ему продолжать переводить чернила и бумагу со сладостным осознанием безнадёжности всей затеи.
