И только стрекоза, как первый самолет,
О новых временах напоминает.
Или выстроенный тоже как бы «наоборотно», зимний лесной пейзаж:
И дуб в кафтане рваном,
Стоит, на смерть готов,
Как перед Иоаном
Последний Колычёв.
Почти любой лирик, пишущий на историческую тему, начал бы с Колычёва.
У Тарковского обратное движение лирического времени выворачивает образы, и они оказываются особенно ярко высвечены прожекторами.
Стоический скептицизм Тарковского проявляется в том, что кроме Слова для него нет первостепенных ценностей. И если в начале было Слово, то оно же — и в конце. А все, что между Словом и Словом — это и есть культура…
Времен грядущих я Иеремия,
Держа в руках часы и календарь,
Я в будущее втянут, как Россия,
Я прошлое кляну, как нищий царь.
При этом вневременная поэзия Тарковского часто опирается на точные детали, принадлежащие тому времени, когда он писал.
Вот стихотворение, где живым, прикосновенно ощутимым, предстает конкретный послереволюционный быт, когда вся Россия –
Граммофоны, одеяла,
Стулья, шапки — что попало
На пшено и соль меняла
В 19-ом году…
И соседка, принеся мерзлую картошку, говорит:
Как богато
Жили нищие когда-то…
Бог Россию виноватой
Счел за гришкины дела…
Сами строки эти неминуемо выходят за пределы девятнадцатого года: мы их отчасти воспринимаем как отзвук нашего внутреннего голоса.
Стихи Тарковского не публиковались. Его убежищем стала восточная поэзия. Но почему он, как переводчик, связал свою судьбу с персидской, армянской, туркменской, узбекской поэзией? Вот отрывок из его знаменитого не переводного стихотворения "Переводчик".
Полуголый палач в застенке
Воду пьет и таращит зенки,
Все равно мертвеца в рядно
Зашивают, пока темно.
Спи без просыпу, царь природы!
Где твой меч и твои права?
Ах, восточные переводы,
Как болит от вас голова!
Да пребудет роза редифом,
Да царит над голодным тифом,
И соленой паршой степей
Лунный выкормыш — соловей!
Для чего я лучшие годы
Продал за чужие слова?
Ах, восточные переводы,
Как болит от вас голова!
Роза, пришедшая в эти стихи из старой персидской, ещё домусульманской поэзии и нависшая над голодной землей — очень многозначный символ.
Разве не были такими «розами» лакировочные фильмы 30-40-х годов? Марши энтузиастов и прочие трели, заглушавшие голоса из застенков? Ох, как всё это оказывалось похоже на пышные газеллы восточного средневековья! За ними тоже не был виден ужас реального быта средневекового востока… Да и Россия не совсем Европа…
Но есть и еще причина интереса к востоку: Тарковскому органически близки философские тенденции суфийских мудрецов и поэтов, живших в Иране в 12–13 веках. А переводя этих поэтов, можно было себе немало позволить — ведь с подстрочника же! Кто станет сравнивать русские переводы с персидскими или староармянскими оригиналами? Да и кто знал эти языки?
