Там двенадцать вертолетов,
А тринадцатый — дракон.
Чувствуя свою мощь, ибо никто не противится ему (не до того, мол, или, как сказано по сходному поводу у Вознесенского «быть человеком некогда»), дракон на крыше провозглашает вседозволенность, как принцип:
Я вчера девчонку сгрёб
с нею шасть на небоскрёб
…………………………………….
Дым столбом стоит от оргий
У меня, у меня,
А что есть Святой Георгий –
Болтовня, болтовня!
………………………………
У святого — ни копья,
Не купить ему копья!
………………………………
Я сейчас снимусь со старта,
Улетаю в Бамбури,
Там на конкурсе поп-арта
Заседаю я в жюри…
Задорно кричит дракон со своей крыши… Дракона этого некому сразить. И нелепо было бы ждать, что зло самоуничтожится… Лишь синтез рефлектирующего добра и решительной силы — нечто вроде «Гамлета с мечом Фортинбраса» — только такой синтез мог бы, по мысли поэта, решить проблему… Неслучайно поэтому винеровская тема «Творца и Робота» — одна из главных в поэзии Елагина. И приложима она равно и к американской, и к российской действительности.
Вспоминается знаменитая фраза Бруно Ясенского»: «Бойтесь равнодушных!»
Одно из самых удивительных свойств елагинской поэзии — это то, что он всю жизнь писал так, словно живёт в России. Еще в первой своей книге «По дороге оттуда» интонации Елагина близки к стихам многих поэтов военного времени:
Брошенное на штык,
Дважды от крови ржавый,
Загнанное в тупик
Дьявольскою облавой,
Ты, мое столетье!
Стихи Ивана Елагина во многом касаются не столько России и Америки, сколько общечеловеческих проблем, но когда поэт изображает советскую жизнь — это никогда не абстракция: это всегда "крупный план". Ирония уступает место сатире. Как бы поворачивая в сегодня традицию сатирических гимнов раннего Маяковского, пишет Елагин "Гимн цензору":
Режь меня
Грешного,
Не печалься –
Ты же начальство!
…………………………….
Я буду бряцать лирой,
А ты меня контролируй
В общем, советская общественная «гармония», пронизанная цензурой, точно такая, как видел её ещё Ленин в статье "Партийная организация и партийная литература"… И удивляет, насколько "Стихи об авторском праве" написаны как бы изнутри страны, словно поэт их писал в Москве или в Киеве, а не в Питтсбурге:
Какие права за автором сохраняются? «Все!» Ах, все! И разматы¬вая клубок, поэт приходит к выводу, что из всех прав на самом деле остается одно…
Право на общую яму
Было дано Мандельштаму
….
Елагин именует "невозвращенцем" Данте.
«…через шесть столетий с лишком
он добился пересмотра дела"
И его пример очень даже обод¬ряет русских поэтов:
